Поверженный демон Врубеля - Екатерина Лесина

И когда он очнулся из забытья, я сказал:

– Мы уезжаем.

– Мы? – Он смотрел на меня с тоской во взоре, сделавшись похожим разом и на святых со своих полотен, и на безумцев, с которых он этих святых писал.

– Мы, – повторил я решительно, хотя бы переезд этот доставил бы мне многие неудобства. Мне пришлось бы наново перестраивать собственную жизнь, что для человека, подобного мне, являлось серьезным испытанием. Но я явственно осознал, что Мишеньке нельзя оставаться в Киеве.

– Хорошо, – сказал он, вновь погружаясь в полудрему.

Я просидел с ним до утра и лишь на рассвете, уверившись, что жар спал, позволил себе уснуть. А по пробуждении обнаружил, что Мишеньки нет.

Ушел.

И записки не оставил.

Но я точно знал, где найду его: на жалкой той квартирке, где остался его демон. И я, позабыв обо всех делах, бросился туда.

Опоздал.

Я нашел Мишеньку сидящим на полу.

– Пришел проверить, жив ли я еще? – сказал он зло, а в мою сторону не повернулся даже, будто бы был я ему врагом.

– Пришел, – не стал спорить я, потому как спорить с безумцами, убеждая их, что желаешь исключительно добра, бессмысленное дело.

– Я его сжег, – Мишенька указал на ведро, из которого поднимался черный дым. – Нельзя выпускать демонов в мир…

И я не нашелся, что ответить.

Уехали мы спустя неделю, когда разобрались с Мишенькиными долгами, которых набралось аж на пять тысяч рублей. Деньги собирали всем миром, но без Мишенькиного участия. Он, как обычно, счел, что сии проблемы его не волнуют. Пускай.

– Я надеюсь, там у него все сложится иначе, – сказала Эмилия в нашу с ней последнюю встречу.

Она принесла четыре тысячи.

Знал ли о том муж?

Возможно. Я бы не удивился, если бы деньги дал именно он, уважая несомненный Мишенькин талант. А еще желая поскорей избавиться от него, всем поведением своим позорящего что самого Прахова, что его супругу.

– Удачи вам. – Эмилия коснулась холодными губами моей щеки.

А я вдруг ощутил острый запах серы.

Глупость какая… конечно, глупость… демоны не живут средь людей.

– И что ты об этом думаешь? – Стас заговорил, только оказавшись на улице.

Он отряхивался долго, старательно, будто пытался избавиться не столько от пыли, сколько от самого аромата этого места. Людмила чувствовала его, домашний и… застоявшийся?

Пожалуй, так.

– Это и вправду могло быть рецидивом, – сказала она и, не удержавшись, чихнула.

– Будь здорова.

Стас озирался.

Старый дом, и двор старый, неуютный. Некогда за ним следили и постригали тополя, которые за последние годы разрослись бесстыдно. Темные ветви их переплелись, сцепились шатром, под которым было волгло, сыро.

Голая земля.

Кучи прелой травы. Тропинки редкие. И бродячий кот под грязной лавкой.

– Парень полгода был чист. – Стас присел на лавку и похлопал рядом с собой. – Давай, Люда, не укушу…

Садиться не хотелось. Лавка выглядела столь древней, что Людмила сомневалась, выдержит ли она одного Стаса, а еще и она… она ведь не легкая, шестьдесят шесть килограммов, что непозволительно много даже для немалого роста Людмилы.

Мама всегда сетовала, что она пошла в отца, а женщине пристала хрупкость.

– Полгода – это ничтожно мало, – она все-таки села, с неким мазохистским наслаждением убеждаясь, что лавка не только грязная, но и мокрая.

– Это только кажется, что прошло целых полгода… понимаешь, физическая зависимость – это… это физическая зависимость. Ее снимают. Избавляют. Чистят кровь. Как могут, восстанавливают работу почек, печени… весь организм приводят в норму, точнее, в состояние, близкое к нормальному. Однако избавить человека от психологической тяги невозможно. Только он сам и способен справиться. А он помнит, как хорошо было. Представь, что ты побывал в раю. Раз. Два. И три… а потом тебе закрыли ворота. Мне один пациент именно так описывал… это ведь идеальное место. Нет ни проблем, ни забот. Все, что беспокоило тебя, остается за порогом… одно бесконечное блаженство. Вот только постепенно и оно уходит. Наш мозг хитро устроен. И очередная доза вместо желанного блаженства приносит кошмар.

Сидеть было мокро и холодно.

Куртенка, которую Людмиле пришлось надеть, была слабой защитой от промозглого мартовского ветра. И свитер почти не спасал.

– Они лечатся, чтобы избавиться от кошмаров… а потом, подлечившись, идут искать пропуск в рай. Нет, есть такие, которые держатся. И неделю, и месяц, и полгода… и гораздо дольше. Но срыв для наркомана – это почти неизбежно. Волевой человек способен выдержать эту пытку памятью, а вот остальные…

Стас кивнул, но как-то рассеянно.

– То есть, – он заговорил, не глядя на Людмилу. – Думаешь, что парень сам?

– Мог сам.

– А картина – совпадение?

– Нет.

– Тогда что?

Людмила пожала плечами и спрятала руки под мышки. Еще одна привычка, которую маме так и не удалось перебороть. Приличные женщины носят перчатки.

Где-то и у Людмилы были, красные, вязаные, но потом потерялись.

– Думаю, что если кто-то желал избавиться от парня, то сунуть ему дозу – это самый простой и эффективный способ… а вот дальше… прыгнул ли он с крыши сам, столкнули ли его… скорее всего, сам… галлюцинации – дело такое… но если бы не спрыгнул, то скончался бы от передозировки.

Она потерла кончик носа.

– Тебе его не жаль?

– Жаль, – Людмила поежилась. Вот какого лешего они здесь расселись? Стас явно ждет, но чего?

– Врешь, – он повернулся.

– Не вру.

– Когда жаль, то это слышно. Вот Мишку ты жалеешь, а тут…

– Мишка мне был знаком, – Людмиле стало обидно до невозможности, – а этого парня я не знала, что тоже интересно, потому что работа у меня такая – знать местных наркоманов. И значит, лечили его не здесь. А когда возвращались, то на учет не ставили. Стыдно было. А ведь, чтобы срыва не было, нужна работа, постоянная работа… поддержка психолога, группы…

– Ты зачерствела.

– Я никогда особой чувствительностью не отличалась.

– Дуешься, – с непонятным удовлетворением в голосе заметил Стас. – Сколько ты таких видела?

– Больше, чем хотела бы.