Флиртаника всерьез - Анна Берсенева

Его работа приносила ему удовлетворение, он был способен к ней и вдобавок удачлив. Так что душевный раздрызг, из которого он никак не мог выйти, к работе отношения не имел.

Но, конечно, обсуждать все это с родителями Игорь не собирался. У них была своя жизнь, и они имели право на то, чтобы никто не навязывал им посторонних проблем, в том числе и взрослый сын. Да и какие у него проблемы? Если бы он хотя бы сам мог их сформулировать! Ну, лежит в больнице, так выйдет же когда-нибудь. А все остальное зыбко и эфемерно.

– Когда вы едете? – спросил он.

– Послезавтра. Володя, ты не забыл морковный цимес? – Мама достала из сумки баночку с оранжевой массой и поставила на тумбочку у кровати. – Это тебе Ревекка Давыдовна передала. Вчера, оказывается, был какой-то еврейский праздник, она готовила разные вкусности.

Игорь не считал сладкую тушеную морковку вкусностью – он вздрагивал при одной мысли о том, чтобы проглотить хотя бы ложку, – но обидеть старушку, которая знала его с пеленок, потому что была соседкой его родителей в высотке на Котельнической набережной, конечно, не мог. Она его любила. За это можно было съесть даже морковный цимес.

– Спасибо, – сказал он. – Как у нее дела?

– Как могут обстоять дела у человека, который еще с Раневской дружил? – пожал плечами отец. – Как у всех в ее возрасте. Если у тебя с утра ничего не болит, значит, ты умер.

– Вообще же о еде… – с некоторым сомнением в голосе сказала мама.

Интонации сомнения в мамином голосе были достойны удивления. Агнесса Павловна не сомневалась ни в чем и никогда. Это даже не вызывало ни у кого раздражения, потому что происходило не от самоуверенности, а от постоянного пребывания в кругу собственных дел и интересов. А поскольку этот круг она знала досконально, то и поводов для сомнений у нее не было.

– А что такого особенного с едой? – спросил Игорь.

– Ты знаешь, я считаю, что должна тебе сказать… Я долго шла на поводу у твоей жены, просто не знала подробностей того, что с тобой произошло. А теперь узнала – случайно, от следователя. Он спросил нас с папой, были ли у тебя прежде конфликты с этим человеком… Как же его, невозможно запомнить… Одним словом, с тем, который тебя ударил. Нас просто оторопь взяла! Тут уж я расспросила наконец Иру, и теперь знаю все.

– Все знать невозможно, – усмехнулся Игорь.

– Не ерничай, Игорь, – сердито заметил отец. – Не ожидал от тебя такого мальчишеского неандертальства. Драться черт знает с кем, и из-за чего – из-за женщины! Хотя бы даже из-за жены.

– Нормальная жена не вынудит мужа к подобному, – подхватила мама. – Впрочем, в Ириной нормальности я теперь уже сомневаюсь. Она заявила, что не имеет права говорить на эту тему, потому что, видите ли, любит этого… Или его приятеля, я не совсем поняла, да и не очень заботилась понимать, как ты догадываешься.

– Мама, не надо в это вмешиваться.

Теперь Игорь уже не усмехнулся, а поморщился, как от зубной боли.

– Вмешиваться я не…

– И расспрашивать никого не надо.

– Я расспросила ее только для того, чтобы понять, продолжит она готовить для тебя или нет. Собственно, я об этом и хочу с тобой поговорить. Твоя жена выдумала какую-то глупость, чтобы мы сказали тебе, будто наняли кухарку и будто она для тебя готовит. На самом же деле все время, что ты здесь, готовила Ирина. Не понимаю, как я могла втянуться в такую авантюру! Но неважно. Так вот, теперь я не знаю, что она собирается делать. Между тем тебе надо нормально питаться, и я не представляю, как это обеспечить. Тем более что мы уезжаем в санаторий.

– Ничего не надо обеспечивать. Я скоро отсюда выйду. Мама, все это не стоит беспокойства.

– Правда, Неся, не надо его волновать, – бодрым тоном сказал отец. – Он сам лучше знает, что ему делать, еще нас с тобой поучит! А ты его все маленьким считаешь, – улыбнулся он.

Игорь не помнил, чтобы мама когда-нибудь считала его маленьким. Он и сам себя таким никогда не считал и никогда не испытывал потребности ни в чьей опеке.

– Да, в самом деле, – сказала мама. – И все-таки я считаю, ты не должен спускать это дело на тормозах. Я имею в виду последствия драки, – пояснила она. – Я не кровожадна, но зло должно быть наказано.

Мама всегда легко оставляла темы, которые были ей неприятны или просто неинтересны. И всегда это казалось Игорю… ну, если не правильным, то по крайней мере удобным.

И откуда вдруг взялось сейчас странное чувство – будто острое колесико провернулось в сердце?

– Хорошо. Зло будет наказано, – кивнул он. – Где ваш санаторий?

– На Плещеевом озере, – ответил отец. – Говорят, места изумительные, сплошной сосновый бор. Маме от аллергии хорошо.

– Ну, звоните.

Игорь расслышал, что произнес это с такой интонацией, с какой обычно провожал из офиса деловых партнеров. Он даже сделал непроизвольное движение встать, как если бы сидел за столом у себя в кабинете.

– Твой следователь сказал, что еще будет с тобой беседовать, – сказала на прощание мама. – Кажется, идет речь о каком-то смягчении наказания для этого подонка, и будто бы это зависит от тебя. Но ты, я уверена, проявишь твердость. Не скучай, мы скоро приедем.

Игорь все-таки встал и проводил родителей до конца коридора. Наверное, не надо было этого делать: голова сразу заболела так, что он даже прищурился. И мысли с этой тягучей болью пришли тоже тягучие, какие-то ненужные.

«Ира любит этого… – мамиными словами подумал он. – Ну и пусть любит. А я его не люблю. То есть о чем это я – не его, другого не люблю. Что за бред! – Он разозлился на себя за то, что не может правильно сложить в болезненной голове разбегающиеся слова. – Люблю, не люблю… Что мне до них до всех? До всех… – Ощущение того, что ему никто не нужен, было таким неуместным, таким поэтому пугающим, что Игорь постарался отогнать его от себя. – А тот свое получит, – подумал он напоследок. – Робин Гуд хренов!»

Вот уже два месяца Колька думал о себе как о растерянном баране.

А как еще он мог о себе думать? Упрямая злость и растерянность смешались у него внутри. Но если такую вот упрямую злость он знал в себе и раньше, да еще как знал, то растерянность была ему совсем не свойственна и злила его больше, чем сама злость.

Только один раз в своей жизни он был растерян, да что там растерян – он был подавлен тогда, совершенно уничтожен. И не любил вспоминать об этом, даже боялся об этом вспоминать.

А нынешняя его растерянность была особенно некстати. Потому что ночной разговор с Надей и особенно ее решение уехать в Германию, которое тогда, два месяца назад, наутро показалось ему детской фантазией, оказалось абсолютной реальностью.

Тогда же, утром, выяснилось, что Галинка не только съездила уже в Кельн для разговора с директором, но и подала все документы, необходимые для поступления в школу. Когда она успела их собрать, Колька не понимал – ему казалось, документов для такого дела должно потребоваться немыслимое количество. Впрочем, чему удивляться? Его жена ничуть не изменилась за десять лет, которые они прожили вместе. Это он изменился, а она нет.