Титус Гроан - Мервин Пик

Следом явился страх. А за страхом кралось любопытство – нетерпеливое желание узнать, кто лежит перед нею. Приходит ли он в себя или умирает, и как он сюда проник? И где-то далеко позади волочился вопрос практический – что ей с ним делать? Она стояла, не двигаясь с места, и внутри ее словно разгорался костер. Он рос и рос, пока не запылал в полную силу и не угас, но в пепле его сохранилась боль от раны, исцеления для которой не существовало.

Медленно, опасливо Фуксия шагнула к окну, твердо держа свечу в вытянутой руке. Капля горячего воска упала девочке на запястье, заставив ее дрогнуть, как от удара. Еще два несмелых шага, и она приблизилась к телу и, склонившись над ним, вгляделась в запрокинутое лицо. Свет лег на просторный лоб, скулы и шею. Вглядываясь, она заметила, как что-то дрогнуло в горле лежащего. Значит, жив. Тающий воск жег ей руку, стекая по яркому боку свечи. Подсвечник стоял на покосившейся полочке за козеткой, и Фуксия, решив вооружиться им, распрямилась и начала отступать от Стирпайка. Оторвать взгляд от тела она не решалась и потому переставляла одну ногу за другую с потешной неспешностью идущего задом наперед человека. Однако еще не достигнув стены, она неожиданно уткнулась ногой в край козетки и бухнулась на нее, словно ударенная под колени. Свеча в руке ее дрогнула, свет метнулся по лицу лежащего на полу человека. Хотя Фуксии показалась, что голова его чуть дернулась вследствие произведенного ею шума, она отнесла это впечатление на счет переменчивой игры света, но тем не менее долго еще вглядывалась в тело, желая убедиться в своей правоте. В конце концов, она подобрала на козетку ноги, встала на колени, протянула свободную руку за спину, почувствовала, как пальцы коснулись полки и после недолгой возни нашарила железный подсвечник.

Воткнув свечу в один из трех железных рожков, Фуксия слезла с козетки и поставила подсвечник на стол, рядом с книгой.

Тут ей пришло в голову, что следует попытаться как-то привести скорчившегося на полу человека в чувство. Она опять подошла к нему. Сколь ни ужасной казалась ей мысль, что если отыщется способ оживить незваного гостя, то придется разговаривать с ним в ее комнате, однако и оставить его здесь на неопределенное время и, может быть, умирающим, было страшнее нисколько не меньше.

На миг позабыв о страхе, Фуксия со стуком опустилась близ чужака на колени и потрясла его за плечо, полная нижняя губа ее выпятилась, черные волосы свесились на щеки. Она прервалась, чтобы отскрести прилипший к пальцам воск, затем принялась тормошить лежащего снова. Стирпайк, не напрягая ни единой мышцы, позволял ей мотать себя из стороны в сторону, он решил до времени подождать с воскрешением.

Фуксия вспомнила вдруг, что когда тетя Кора – это было уже давно – упала в обморок в центральной зале Восточного крыла, отец велел бывшему при нем слуге принести стакан воды, и после того, как попытки влить ее в рот бедняжки не увенчались успехом, плеснул водой ей в лицо, отчего она сразу пришла в себя.

Девочка огляделась, пытаясь понять, нет ли в комнате воды. Кувшинчик с вином Стирпайк оставил рядом с козеткой, но увидеть его отсюда Фуксия не могла, а о том, что он существует, забыла. Перебегая по комнате, взгляд ее остановился, наконец, на старой вазе из сквозистого темно-синего стекла, в которую Фуксия с неделю, примерно, назад налила воду, найдя в сорной траве и крапиве у рва высокий, туговыйный подсолнечник с огромными эфиопскими глазами семян, с лепестками величиною в ее ладонь и такой уж желтый, какого даже она примечтать не могла. Увы, длинный, крепкий стебель его был надломлен, огненная голова омертвело никла среди плевелов. Фуксия тогда, спеша, перекусила в месте надлома те несколько волокон, которые не смогла разодрать, и бегом пронеслась со своим увечным сокровищем через замок, взлетела по лестницам к себе в комнату, потом снова наверх, кружа и кружа по винтовой лестничке, отыскала темно-синюю вазу, наполнила ее водой и, вконец обессилев, опустила в глубины вазы сухой, волосистый стебель, уселась на козетку и, глядя на цветок, громко сказала:

– Подсолнечник, который сломали, я отыскала тебя, так что выпей немного воды и ты не умрешь – во всяком случае, не сейчас. Если же ты умрешь, я хоть похороню тебя. Пятидесятник даст мне лопату. А если нет, можешь остаться здесь. Ну, пока, – закончила она свою речь, и спустилась к себе, и отыскала няню, но о подсолнечнике ей ничего не сказала.

Подсолнечник засох. Да Фуксия и воду-то сменила ему всего один раз, и теперь он, с увядшими лепестками, чопорно никнул в вазе.

Едва увидев его, Фуксия вспомнила о наполняющей вазу воде. Она собственноручно доверху налила этот сосуд чистой, свежей водой. То, что вода могла испариться, в голову ей не пришло. Мир ее знаний не ведал подобных явлений.

Поле зрения Стирпайка, ибо тот, если удавалось, подглядывал сквозь ресницы, перекрывал стол, и потому он не мог видеть, что там делает леди Фуксия. Стирпайк услышал, как она приближается, и подумал, что, пожалуй, пора бы уже застонать и начать подавать признаки жизни, благо все тело его затекло, но тут понял, что Фуксия склонилась прямо над ним.

Она вытянула из вазы цветок, положила его на пол, и тут же в нос ей ударил противный, тошный запах. Было в нем нечто едкое, отвратительное. Резко перевернув вазу вверх дном, девочка с изумлением увидела, как вместо потока живительной влаги из вазы вяло вывалилась и, точно щавелевый суп, растеклась по запрокинутому лицу юноши зловонная струйка слизи.

Что ж, она увлажнила его лицо, а поскольку это, по разумению Фуксии, было при уходе за больными самым главным, она нисколько не удивилась, увидев, что средство подействовало мгновенно.

Вот теперь Стирпайк испытал настоящее потрясение. Вонь застойной слизи наполнила его ноздри. Он захлебывался, отплевывался и тер лицо рукавом, размазывая эту мерзость в более тонкий, но и более ровный, и с большей основательностью покрывший его физиономию слой. Только темно-красные глаза, сосредоточенно глядевшие из-под отвратной зеленой маски, и остались незагрязненными.

Фуксия от удивления так и села на пятки, незнакомец же, выпрямившись, сердито уставился на нее. Он что-то такое бормотал сквозь зубы, Фуксия не расслышала – что. Достоинству его был нанесен урон, или, может быть, не столько достоинству, сколько самолюбию. Стирпайку, безусловно, была присуща определенная страстность, однако человеком он был скорее хитрым, чем страстным, и потому даже в такой миг, какие бы ярость и ошеломление ни раздирали его изнутри, он держал себя в руках. Разум юноши справился с гневом, он улыбнулся из-под гнилостной слизи страшноватой улыбкой. И с мучительным усилием поднялся на ноги.

Руки Стирпайка отливали тусклой красной сепией – цветом крови, за долгие часы подъема вытекшей из царапин и порезов и запекшейся. Одежда была разорвана, волосы спутаны и полны пыли, грязи, мелких веточек, набившихся в них, пока он лез сквозь плющ.

Выпрямившись, насколько это ему удалось, в полный рост, он легко поклонился Фуксии, вставшей одновременно с ним.

– Леди Фуксия Гроан, – сказал Стирпайк и поклонился еще раз, уже по-настоящему.