Заговор генералов - Фридрих Незнанский

– Сама-то где живешь? Вдруг в свидетели понадобишься.

– Ой, милый, да зачем же! – Она стала скидывать пачки сигарет в сумку возле ног. – Я уж лучше уйду отседа, а? Не буду тут стоять, а?

– Да чего ты перепугалась? Стой, никто тебя не гонит. Но вот сама же говоришь, украли человека, а как помочь найти, так отказываешься. Ну, разве правильно?

– Дак это мы понимаем, да боязно. Налетят еще эти, черные…

– Ладно, скажи только свой адрес и зовут как. Если надо будет, я к тебе, мать, тогда сам зайду.

Бабка сказала, он запомнил, а, отойдя к киоску, вынул блокнот и записал. Потом заглянул в окошечко палатки, торгующей исключительно всем – от алкоголя до презервативов в иностранной упаковке. Увидел продавца, разговаривающего с крупной черноволосой женщиной определенно кавказской наружности.

– Здоров, Фазиль, выгляни-ка на секундочку.

Тот вышел, запахивая дутую китайскую курточку.

– Слушаю, начальник.

Фазиль был осведомителем Ивасютина, но если б кто из его соотечественников узнал об этом, плохо пришлось бы молодому абхазцу, вышвырнутому войной из родного мандаринового края. Взял его однажды Ивасютин на мелочи, но привязал к себе крепко. А с другой стороны, кто полезет со своей «крышей» к тому, у кого менты – постоянные покупатели?…

– Ну, чего тут произошло полчаса назад? Кто и какую девку уволок? Часом не ваши?

– Честное слово, клянусь, начальник, не знаю. Шум услышал, гляжу, ментовка… ну, ваша машина, как рванет! Туда, – он показал вдоль Сокольнической слободки к парку. – Вот все, что видел.

– Так вот, бабки говорят, что из машины выскочили «черные», ну, ты понимаешь, о ком речь, в черных шапочках, какие ваши носят, схватили на переходе девушку, сунули в машину и угнали куда-то. Что скажешь по этому поводу?

– Я, начальник, честно, только одну машину видел, как у вас. С мигалкой. Но она не работала. Тут не часто машины ездят. Может, про нее? А что дэвушку схватили, нет, не видел, начальник. Пойду, а? – Он почему-то зябко передернул плечами. И снова повторил: – Честно, не видел. Ты меня знаешь, начальник.

– Ладно, иди, – отпустил Ивасютин. Он снова отправился к бабкам. – Слушайте, тетки, а вот некоторые говорят, будто машина была милицейская. Это так?

– Дак ведь как, – словно бы заюлила Анастасия Захаровна, так звали главную свидетельницу на сегодняшний день. – Оно вроде бы с полоской, а с другой стороны, опять же черные… Вот и понимай, милый… Синее сбоку вроде было… А номер кто ж запомнит?

Ивасютин увидел выходящего из двора Парфенова и махнул бабке рукой ладно, мол, с тобой все ясно. Хуже нет – менту на ментов показания давать.

– Ну как, обошлось?

– Плохо, – вздохнул Игорь, – угости сигаретой. Совсем расклеилась женщина. Думал, «скорую» придется вызывать. Одна ведь осталась. Что случится, и помочь некому… Но заявление написала. А ты узнал чего-нибудь?

– К сожалению.

Ивасютин коротко пересказал реплики бабок и киоскера, замолчал и неожиданно развел руками.

– Знаешь, кто у нее отец? – спросил Игорь, вспомнив, что еще ни разу не упоминал фамилии Ларисы. – Лямин, вице-премьер правительства России. Понимаешь, что будет, когда он всех нас, вместе взятых, раком поставит?

– Ё-моё! – только и ответил Ивасютин. – Давай бегом к начальству! Что ж ты, мать твою, сразу-то не сказал?!

И тут же их будто сдуло ветром…

Александр Борисович Турецкий благодушествовал. Он только что вернулся из Домодедова, где в течение одного дня сумел полностью насладиться общением с семьей. Нинка так обрадовалась, что не отходила от «папуленьки» буквально ни на шаг. С трудом убедил ее поспать хотя бы часок после обеда, чтобы дать возможность папуле и мамуле отвести душу друг с другом.

Скинув с себя накануне безумную остроту желания, которая нередко толкает мужчин на необдуманные действия, излишнюю жестокость в отношениях с не таким уж и слабым полом, Александр обрел как раз ту меру сексуальной зависимости, которую в нем ценила жена. Странные все-таки они, женщины, размышлял он, вытянув ноги на подлокотник дивана и лениво переключая телевизионные программы, ни одна из которых его почему-то не устраивала: сплошные разговоры. Даже в совершенно идиотских сериалах, которые начались еще до его отъезда в Германию. Так вот о женщинах… Казалось бы, все должно быть наоборот: чем сильнее страсть, чем злее мужик до этого до самого, тем… А впрочем, Ирка ведь никогда не была сильно озабочена. И он, вот уж истинно сукин сын, даже в этом малом нередко ей отказывал…

Турецкий вдруг сообразил, что, если станет казнить свою душу дальше, это дело ни к чему путному не приведет. Ну, было, так что ж теперь, в монахи подаваться?… И чтобы хоть немного утихомирить разбушевавшееся было самоуничижение, переключился на другую тему, все еще приятную во всех отношениях: стал вспоминать безумства верной супруги, которые таковыми могли казаться ей одной, нынешние школьники ее просто засмеяли бы. Но Ирка – славная.

Все– таки хвалить жену гораздо приятнее, нежели ругать себя, отстраненно подумал Турецкий, и от этой могучей философской сентенции его резко оторвал телефонный звонок.

– А если меня нет дома? – выкрикнул Турецкий в пространство свое крайнее возмущение непредвиденным вторжением в его частную жизнь. – Если я еще не вернулся от жены?!

Телефон продолжал звонить, и Александр поднялся с удобного дивана, поскольку понял, что поганый аппарат не успокоится, а так настырно мог добиваться внимания его, Турецкого, лишь один человек на свете – Костя Меркулов.

Он обреченно поднял трубку и услышал:

– Я понял, что безумно надоел тебе, – заявил Меркулов. – Но ни у меня, ни у тебя нет выхода. Семью ты посетил, я знаю…

– Костя, я никогда не верил, что ты способен обложить меня своими стукачами. Неужели я ошибался?

– Мне уже позвонила Леля и сообщила, что ты отбыл и все твои счастливы. О каких же стукачах речь?

– Извини, я не подумал.

– Вернувшись домой, ты не успел это… приложиться?

– Да вот размечтался было. Но разве ты позволишь? Ну так что за дело, из которого у нас с тобой нет выхода?

– Я жду тебя здесь, в конторе. Кстати, твой друг уже выехал.

– Так серьезно?

– Боюсь, что да…

Хорошо, что не успел раздеться: одеваться было бы мукой.

Хорошо, что на душе спокойно: всем сделал приятное и никого не обидел.

Хорошо наконец, что дома: сейчас Костя сядет на шею, попросит сделать личное одолжение, и все потечет привычным путем, на котором сплошным частоколом выстраиваются неприятности, гадости, мерзости, подлости, убийства, предательства и прочая, и прочая, что составляет материал для дальнейшей деятельности слабого человека, призванного защитить то, что другой не менее слабый человек почему-то назвал законом.