Убить королеву - Вирджиния Бекер

Я забегаю в переулки и выбегаю из них все быстрее, потому что слышу глухой звук ударов, резкий треск ломающихся костей, хлюпанье крови. Я вижу избитых парней, которые корчатся на земле. Кого-то окружают друзья, кто-то валяется один. Другие победоносно воздевают окровавленные руки в синяках. Но Кита я не вижу, и это меня радует и огорчает.

Наконец я его нахожу. Он оказывается в самом дальнем переулке, в толпе зевак, которые любуются дракой, прислонившись к стене. Руки скрещены на груди, штаны маловаты, сапоги великоваты. Мшисто-зеленая куртка слишком тонка для морозного декабрьского вечера.

Он меня не видит. Напряженно следит за каждым ударом, блоком, шагом, как будто пытается их запомнить. Я уверен, что он не собирается участвовать. Бойцы уже катаются по земле, увлеченно колотя друг друга. Оба размером с Бартона, а то и покрупнее. Ничего тут не сделаешь. Не могу же я взять Кита за руку и увести отсюда. Это очень собственнический жест, предполагающий, что у меня есть на Кита какие-то права. И конечно, спасибо он мне за это не скажет.

Я решаю подождать. Если Кит выступит вперед и вызовется подраться, я встану против него. Пропущу пару ударов, а потом помну так, чтобы в следующий раз дважды подумал, прежде чем лезть в драку. Могу даже сдаться ему, если вопрос в деньгах.

Довольный своим планом, я прислоняюсь к стене. Но Кит, как всегда, удивляет меня. Он отлепляется от стены и идет по переулку совсем в другую сторону, не досмотрев бой. Я не могу понять, решил ли он бросить это дело или просто перейти в другое место, поэтому выступаю из тени и иду за ним, уворачиваясь от чужих локтей и коленей, чтобы не потерять его из виду.

Я сворачиваю на Доугейт-стрит. Кит идет в пятидесяти шагах впереди. Эта улица разделяет Винтри и Доугейт, где живет Кит. Кажется, он пришел в чувство, Я перевожу дух, но потом замечаю их.

Трое выходят из соседнего переулка и незаметно следуют за Китом. Он идет, опустив голову, погрузившись в свои мысли, как обычно на своих вечерних прогулках. Такое поведение опасно везде, а особенно здесь. Если он и понял, что его преследуют, то ничем этого не показывает. Мне кажется, он не замечает этих троих. Они все среднего сложения, среднего роста, одеты в потертые холщовые куртки и шерстяные шапки. Отстающие подошвы сапог шлепают по камню. Это не мальчишки, которые ищут драки. Это воры, нацелившиеся на добычу.

Я думаю, как поступить. Закричать — выдать себя. Промолчать — подвергнуть Кита риску, а этого я допустить не могу. Коротким свистом я даю ворам понять, что они не одни. Двое оборачиваются, смотрят в темноту. Я довольно далеко, так что они либо не видят меня, либо не считают опасным. Они оборачиваются обратно к Киту. Это их вторая ошибка.

— Эй ты! — Один из парней ускоряет шаг и преграждает Киту дорогу.

Кит поднимает голову, на секунду замирает, а потом делает шаг в сторону и идет дальше. Но парень, разумеется, не хочет его пропускать.

— Я с тобой разговариваю! — Он хватает Кита за плечо и разворачивает к себе, слишком сильно.

Я думаю, что Кит потеряет равновесие или попытается вырваться и убежать. Но предугадать его поступок опять не выходит. Он вдруг выхватывает из-под старой куртки нож.

Я со свистом втягиваю воздух. Даже с моего места, футов с пятидесяти, видно, что это чертов свинокол, огромный, тяжелый и такой острый, что я почти слышу, как он разрезает воздух.

— А я разговаривать не хочу! — отрезает Кит.

Парень упирает ладонь ему в грудь и толкает к стене.

Кит бьется о стену головой. Я вижу, как закатываются его глаза и разжимается ладонь. И тут я вытаскиваю из левого сапога собственный нож.

Кит лежит на земле, парни стоят над ним, ощупывая карманы, второпях чуть не отрывая их, бьют по лицу, пинают по животу, и все это время перед ним мелькает нож. Если воры решат обратить оружие против его хозяина, все закончится быстрее, чем Кит успеет открыть рот и позвать на помощь.

Я выхожу из темноты и бросаюсь вперед. Хватаю того, кто завладел ножом, за сальные спутанные волосы и дергаю голову назад, открывая грязное горло. Прижимаю клинок к коже.

— Не двигайтесь!

Они и не двигаются. Все трое замирают на месте, и Кит тоже. Теперь слышно только рваное дыхание. Мой взгляд прикован к ножу Кита.

— Положи нож. На землю, быстро!

Он подчиняется. Я наступаю на клинок и поднимаю собственный нож, так что тот вспыхивает в серебристом свете луны. Только потом я отпускаю вора. Все воры трусы, так что они кое-как поднимаются на ноги и разбегаются в разные стороны, шлепая подошвами по дороге. Мы остаемся одни.

Кит перекатывается со спины на живот, сжимается на земле. Руки на булыжнике больше не кажутся белыми и изящными, теперь они исцарапаны и в крови. Голова опущена, лица я не вижу. Я медленно опускаюсь возле Кита на колени. Плечи у него дрожат.

— Кит, — зову я.

Он поднимает руку, как будто говоря мне, что все в порядке. Но когда он пытается встать, я понимаю, что это не так. Сначала он, шатаясь, опирается на одну ногу, потом встает на обе, цепляется за стену, дрожит. Я обхватываю его за плечи и помогаю не упасть. Потом разворачиваю к себе лицом. Глаза у него огромные, серые, зрачки расширены от боли и страха. Все, что я хотел удержать в себе, рвется наружу.

— Больно? — спрашиваю я.

Глупый вопрос, потому что, конечно, больно. На скуле уже наливается синяк, под нижней губой порез. Он стоит с трудом, руки сжаты в кулаки, в них будто остались все не нанесенные удары.

Кит не отвечает. Спрашивает:

— Почему?

— Что? — Я все еще изучаю его раны, замечая каждую царапину. Думаю о его ноже. Смотрю на его ноги.

— Как ты здесь оказался? Следил за мной? Тоби! — Он окликает меня, потому что я отвел взгляд от него и смотрю теперь на переулки, где исчезли воры, прикидывая, смогу ли их выследить, причинить им боль. И думаю, не слишком ли поздно принять то, что со мной происходит, и обратить в то, чему я знаю название.

— Встретил Бартона в «Русалке», — отвечаю я наконец. — Он сказал, что ты пошел драться. На тебя не похоже. Я не хотел… — Я замолкаю. Я не знаю, чего хочу, а чего нет. — Зачем ты сюда пришел?

Он долго молчит, потом бормочет:

— Посмотреть просто. Никогда не видел уличных боев. Думал, приду сюда, погляжу, что делать, если самому придется драться. — Он отводит глаза и добавляет так тихо, что я с трудом слышу: — Не помогло, как видишь.

Последняя фраза не была вопросом. Но все же что-то осталось не проясненным, очень уж осторожно он говорит, очень уж широко раскрыты его глаза. Я стою на краю пропасти. По одну сторону от меня правда, где я наконец называю своими именами то, что давно уже знаю, и позволяю себе это чувствовать. По другую — безопасность, где я делаю то же, что всегда: загоняю свои чувства поглубже и продолжаю лгать. Я так устал от лжи!

— Все у тебя получилось, — говорю я. — Все отлично.