Каменный Кулак и мешок смерти - Янис Кууне

Волкан покачал головой.

– Целые города! И столько же порубил за отказ поклоняться Йоксе!

– К тому же, – добавил он настолько разумным и трезвым голосом, что Волькша даже вскинул на него удивленные глаза, – эти глупцы сами забились в дом своего бога. Они думали, он их защитит. Полудурки! – захохотал фриз, и огонек прежнего исступления вновь зажегся в его взгляде. – Этот Йокса не мог постоять даже сам за себя. Что он мог сделать для этих полоумных франков?

Всадники, стоявшие поблизости, услыхав последние слова хольда, залились истошным смехом.

В этот миг раздался оглушительный треск. Пламя подточило стропила крыши, и тяжелое нагромождение пылающих брусьев, распорок и черепицы обрушилось внутрь постройки. На несколько мгновений крики горящих людей стали истошнее и слышнее. Волькша отчетливо различил тонкие голоса детей. Но вскоре вопли и стоны прекратились. И только огонь продолжал завывать, доедая стены дома Мертвого Бога Йоксы, который так и не пришел на помощь франкам.

Два остальных, дома увенчанных крестами, еще подпирали своими крышами пасмурное небо, но можно было не сомневаться в том, что и там Волькшу ждет такое же ужасное зрелище. Годинович оставил фризов шептать заклинания духам Ирминсуля и пошел прочь с Овсяного торжища, на котором шёрёверны и даннские дружинники тешили свою неутолимую алчность, а благородные фризские конники – свою застарелую месть.

Река Сиена была мутна и мелководна. Морской отлив выпил из нее воду, как наигравшийся телок из озерины.[159]Драккары, которые утром причалили прямо к берегу, беспомощно кренились среди речных камней, покрытых подсыхающей тиной. Четырнадцать варяжских ладей, принесших смерть и разорение в городище, сравнимое разве что с Ильменьским торжищем. Четырнадцать суденышек, выплеснувших на головы франков горящее масло набега. Думая о жителях Хавре, Волькша старался не произносить в своей голове слово «невинный», но оно так и норовило выскочить, точно тать из-за угла, и сокрушить Волькшино сердце горечью стыда за содеянное: не убеди он Хрольфа в том, сколь высоко его ценят шёрёверны Бирки после победы над Хохендорфом, пугливый сын бонде даже и не задумался бы о походе в Хавре. Но тогда была бы варяжская междоусобица… и эти же четырнадцать драккаров рано или поздно поднялись бы вверх по Волхову… и полчища озверевших свеев обрушились бы на Ильмень, на Вергеш, на Полисть, на Влою, на Киришье, на родную Ладонь…

«Нет, этого не должно случиться! Никогда!» – повторял про себя Волькша, хотя эти благие помыслы никак не хотели заглушать горькие упреки его совести.

Годинович брел вверх по реке, баюкал боль в душе, облизывая саднящие костяшки правого кулака и скусывая с них маленькие вохринки вспоротой кожи. Мысли его то и дело возвращались на площадь перед горящим теремом Мертвого Бога. И вдруг он увидел кучку людей в длиннополых одеждах, точь-в-точь как та, что была на служителе Йоксы, который свершал обряд перед битвой у северных ворот торжища. Только у этих на груди не было крестов. Люди в длинных шерстяных рубахах, подпоясанных пеньковыми веревками, спешно сгружали что-то на плоскодонную лодку. Мешки, сундуки, короба. Вид у них был напуганный и при этом радостный. Еще бы, ведь им удалось улизнуть из городища да еще и прихватить с собой кое-что из своего скарба.

Годинович хотел повернуть в сторону, дабы не смущать своим варяжским видом несчастных беглецов, но тут один из них наклонился, и из-за шиворота его одеяния выпал и повис на кожаном снурке темный деревянный крестик. Выходило, что все эти люди, одетые как дети одной матери, были служителями Йоксы. Кого же тогда сожгли фризы?

Галдери Мертвого Бога тем временем закончили грузить поклажу в лодку и попытались столкнуть ее в воду. Но не тут-то было. Плоскодонка ни на пядь не двигалась к реке.

Старший служитель Йоксы что-то приказал своих собратьям, и те начали сгружать скарб, дабы облегчить суденышко. Снимая очередной сундук, франки неловко поставили его на скользкие камни, тот упал, запоры не выдержали, раскрылись, и из ларца посыпалась золотая и серебряная утварь.

Волькша не успел сообразить, что же делали слуги Мертвого Бога с таким баснословным богатством, поскольку люди в длинных одеждах наконец-то заметили его. Распорядитель бегства подал знак своим подручным, и те двинулись на Годиновича, сжимая в руках увесистые дубины. Трое на одного. Остальные служители Мертвого Бога продолжили торопливо облегчать лодку.

Возможно, Волькше стоило убежать. Вряд ли франки погнались бы за ним. Люди они были уже немолодые и телесатые и бегать за молодцом они бы не стали. Но что-то удержало Кнутнева на месте. Какой-то холодный безжалостный гнев клокотал в венеде с того мига, когда он наконец понял, что галдери Йокса пытаются под шумок умыкнуть сокровища из дома своего бога. Простые горожане: купцы, промысловые умельцы, самоземцы, которых люди с крестами заставили верить во всемогущество Мертвого Бога, – сгорели заживо, а эти пузаны улепетывают, прихватив с собой немалую казну.

Волькшины руки сами потянулись к заветному мешочку с Родной землей. Измочаленный кулак наполнился Ладонинской супесью, и боль в костяшках тут же прошла, гнев стал ярче, а трое здоровяков в длинных рубахах – ненавистнее.

Первый из них, самый могучий, даже не успел поднять дубину. Он отлетел на руки соратников, шедших позади, подмял их под себя и повалил. Люди у лодки, узрев такое начало поединка, тоже взялись за оружие.

В это время двое оставшихся толстопузов сбросили с себя обмякшее тело товарища и поднялись на ноги. Волкан недвижно ожидал их нападения.

Они оказались никудышными бойцами. Волькша даже улыбнулся, глядя на то, как они плывут к нему сквозь толщу невидимого киселя. В другое время он, может быть, и поиграл бы с ними в салки, но со стороны лодки к месту схватки приближались еще девять человек, а плавать среди топляка опасно даже для опытного пловца, того и гляди, получишь бревном по маковке. Одного из верзил Годинович опрокинул размашистым ударом в живот. Отлетая, тот разевал рот, как сом на дне лодки, и вращал глазами, как рак, летящий в котел с кипятком.

Второму служителю Мертвого Бога довелось-таки махнуть своим посохом, но всего один раз. Кнутнев поднырнул под удар, перехватил середку дубины левой рукой и легонечко дернул на себя. Здоровяк потерял равновесие и, подавшись на полшага вперед, сам насадил свою свиную ряху на Волькшин тумак. Удар морды о кулак был столь сокрушителен, что мясистый нос франка исчез в недрах его лица, точно и не бывало.

Узрев, что трое их товарищей недвижно лежат у ног щуплого норманна, остальные волхва Йоксы замерли на месте, и лишь окрик вожака заставил их двинуться дальше. Переглянувшись, они решили нападать разом со всех сторон. Тревожно оглядываясь на подмятое северными разбойниками Овсяное торжище, люди в длинных рясах обступали Годиновича. Кто потрясал мечом, кто раскручивал над головой боевой цеп, неизвестно откуда взявшийся у смиренного служителя Мертвого Бога. А Волькша стоял, сжимая в левой руке дубину, вырванную из рук последнего поверженного врага, и старался увидеть внутренними глазами тот единственно возможный способ завалить сразу целое стадо кабанов, который был ему нужен. И он его, измыслил тот единственный, почти невероятный поворот поединка, который принес ему победу в неравной схватке. За мгновение до того, как франки бросились на него, Кнутнев крутанулся и что было сил бросил дубину во франка, кто поигрывал цепом. Точно бита для игры в рюхи, палица полетела над землей и ударила франка под колено. Тот взревел от боли, выронил оружие и грохнулся на землю. В этот миг, точно воробьи из рукава, один за другим выпорхнули из рук венеда два метательных ножа. Первый пробил грудь того, кто угрожал Годиновичу мечом, а второй пронзил глаз еще одного хмурого дуболома. Супостатов стало в полтора раза меньше, а их страха – в сто раз больше: что еще выкинет этот непостижимый норманн?