Банкир - Петр Катериничев

Может быть, именно тогда, двенадцатилетним мальчуганом, Альбер и выбрал будущую профессию?..

Альбер прошел в крохотную кухоньку, сварил себе кофе… Квартирка в многоэтажной панельке с лифтом, где никто из жильцов не знает друг друга…

Система связи — по компьютеру; он мог через спутники войти в любое открытое информационное поле; вместо телефонного аппарата — спецсвязь, снабженная десятиуровневой системой защиты абонента: вычислить, откуда ведется разговор, если он длился менее пяти минут, невозможно. Схема минимального контактирования: на все интересующие его объекты Альбер выходил сам; ему информация поступала через местные отделы объявлений газет, радио и телеканалов…

Альбер умел ждать. Сумма ставки — сто миллиардов долларов — давала ему волнующе-азартное вдохновение… Словно он поставил на карту не только собственную жизнь, но и душу… Как все? Пожалуй, как все.

Неожиданно он поймал себя на том, что непроизвольно напевает какую-то мелодию… И понял — эту песню напевал плененный финансист во время работы с ним Доктора…

Она забавная… Забавная?.. Альбер вставил кассету в диктофон:

Сукно. Неровный желтый свет.

Стук фишек. Золото монет.

Рулетка.

Одна лишь ставка — как судьбы итог,

И ты богат, а значит, стал как бог

Балетный.

И в, руки масть крапленая идет, а значит,

Душу класть на отворот,

На карту.

Мерцает разум тучею хмельной —

Ты выбрал случай — жгучее вино

Азарта.

Ты сам — инфант. Ты — гений ворожбы.

Тебе фортуну сделать из судьбы

Так сладко.

И «завтра» — нет. Как плешей и седин.

Один здесь царь, пророк и господин —

Загадка.

И голос, что ведет свою игру,

И добр, как друг, и одинок, как круг,

И — ласков.

Комочек сердца — ах! — особый шик! —

Спешит по замкнутой кривой души

К развязке.

Легко бродить по краешку огня,

И эта ночь сегодня для меня

Пусть ляжет.

Сиренев воздух, и упруг, и свеж,

И звезды тысячей шальных надежд

Повяжут.

Гибки тела плетей и танцовщиц,

Клинки ресниц кровавят блицы лиц,

Пророча.

И пляшет шарик, как судьбы итог,

И город мечется, как черный дог

Под ночью.

«И город мечется, как черный дог под ночью…» Скорее «под ночью» мечется громадная страна… И только те, кто бредет по краешку огня, могут разглядеть хоть что-то в этой пронизывающей мир тьме.

— Не успело солнце сесть, а уже темно, — встретил Михеич возвращающегося из баньки мужчину. — Да и погоды стали такие — ни свет, ни тьма — не понять…

А ты по виду бодрее стал; сам я после баньки — вроде как заново народился… А вот что березового веничка нет — то не обессудь, не произрастают здесь березки те. А то и сосною, елкою в Сибири да за Уралом обмахиваются. А здесь — полынь-трава, дух от нее чистый, целебный, да силу злую гонит почище того ладана… Присаживайся, раб Божий Сергий… — Старик пододвинул к дощатому столу табуретку.

— Как вы меня назвали?

— Сергием. Сережей, значит. Нельзя ж человеку без имени. Похоже на твое или как?

Тот улыбнулся беспомощно, пожал плечами:

— Не помню.

— А Кришну помнишь?

— Кришну?

— Ну так… Кришну ты поминал… Говорил с ним… А себя — Сережей называл… Будто стучался ты к нему в дверь, стонал, приговаривал: «Сережа это, Сережа…»

— Кришна — это бог какой-то индуистский… Или герой?..

— Кришна, мил человек, одна из аватар Вишну…

— А-а-а… Грешно смеяться над больными. Я это слово и в твердой памяти не слыхал никогда.

— Аватара — значит нисхождение высшего бога к людям в какой-то форме, по-нашему, ипостаси, чтобы то или это дело свершить. Так вот, Кришна — это одно из воплощений Вишну. А само слово на санскрите обозначает «черный» или «темный»… А твой-то Кришна, которого в бреду ты звал, человек, я думаю, живой. Не припоминаешь?

Мужчина прикрыл глаза, но увидел не лицо, а несколько букв, начертанных крупным, круто заваленным вправо почерком: «КРШН», и в конце подписи — росчерк, похожий на клинок… И больше — ничего.

— Нет, — покачал он головой. — Не помню. Иван Михеич, а вы, случаем, не Бонгард-Левин на пенсионе?

— Кто?

— Бонгард-Левин, индолог.

— Жизнь прошла в трудах, а где труды, там и науки. Сорок лет с гаком — по казенным домам, а там — разные люди сиживали… ан видишь, вспомнил-таки Индию?

— Да я все хорошо помню…

— Все?

— Ну да.

— А ну-ка?

— Брежнев умер в восемьдесят втором, в ноябре. Потом — Андропов, Черненко.

Потом — Горбачев, перестройка началась… В девяносто первом… Да что я рассказываю — я действительно помню все… кроме своей собственной жизни! Кто я? Сколько мне лет? Откуда? — Он усмехнулся горько:

— Словно то, что я помню, я прочел в газете или книге… Или в учебнике…

— Ну, судя по аканию, московский ты парниша или подмосковный какой. А так — море тебя без документов принесло… Вроде — дар. Вот я, старый, и гадаю…

Ни татуировок на тебе — знать, не блатной, а…

— Иван Михеич, а почему все ж вы меня просто-напросто в больницу не отправили?

— Хе-хе… Знаешь, свет-сокол, как больницы наши зараз работают? Повезет, да здоровье выдюжит, так и выживешь, а не повезет… Да и куда тебя, беспамятного, везти было, а?.. Да в горячке?.. В ней концы и отдают… Списали бы покойничка, и вся недолга… А коли я мог выходить, а не выходил — на мне грех останется, а зачем мне лишний на девятом-то десятке?..

— Но… Я даже не знаю…

— Времена сейчас странные, не в привычке у людей помогать да друг дружку выхаживать… А только — лет сорок восемь тому, загибаться я стал в лагере, от дистрофии дохнул… И сдох бы, кабы не люди добрые… Пришла мне посылка с воли, а по инструкциям — сам я ту посылку должен был получить… И что? От лагеря до пункта — пятнадцать верст… Выдали мне конвойного, так тот конвойный меня, доходягу, те пятнадцать верст на себе и проволок… И — выживши я оказался, вот так вот. Отплачивать? А чем я ему отплачу, коли имени его не знаю даже? Уволился он, потом — война… И вот к чему я пришел: чтобы выжить на землице нашей — не злобиться да тянуть куски к себе надо, а помочь тому, кому хуже… По силам помочь, никто ж от тебя жилы рвать не требует… Вот глядишь — добро и живет по земле, оттого и люди — живехоньки, а не смертью все померли…