Повседневная жизнь времен Жанны д`Арк - Марселен Дефурно

Жерсон изобразил яркую картину падения нравов и забвения всякой дисциплины на разных ступенях церковной иерархии. «Чему служит, на что нужна Церкви эта великолепная княжеская пышность, эта ненужная роскошь прелатов, кардиналов, заставляющая их словно бы позабыть о том, что они – люди? И как отвратительно, что у одного из них – две сотни, у другого – три сотни бенефициев. Ведь именно из-за того, не правда ли, богослужение хиреет, церкви нищают, лишившись достойных и ученых людей, и сколько дурных примеров подается верным… Подумайте, разве лучше, чтобы имущество Церкви поглощали лошади, собаки, птицы и излишняя свита нынешнего духовенства, нежели бедняки Христовы?.. Для чего надо каноникам кафедральных соборов, надев шпоры и облачившись в короткие одежды, отказываться от всех одеяний священников и, сменив их на воинские, упражняться в обращении с оружием и дротиками? Ибо епископы также взялись за оружие, отложив книги и стихари; и они бьются на полях сражений подобно мирским правителям… А теперь откройте глаза и взгляните, не уподобились ли кельи монахинь жилищам куртизанок; разве отличаются чем-нибудь священные монастыри каноников от рынков и лавок, разве кафедральные церкви не превратились в вертепы воров и мошенников? Посмотрите, разве под тем предлогом, что они нанимают служанок, некоторые священники не завели обычай содержать незаконных сожительниц? Судите сами, надо ли в церквях иметь такое множество разнообразных картин и росписей и не приводят ли они простых людей к идолопоклонству?»

Намекая на опасность идолопоклонства, которую таили в себе некоторые религиозные обряды, Жерсон подчеркивает одну из наиболее постоянных черт средневековой народной набожности: смешение видимого, материального представления о предметах веры и их сверхъестественной сущности. Это обстоятельство не было свойством одного лишь последнего века Средневековья, и злоупотребления культом реликвий в предшествующие века служат тому доказательством. Наивная и крепкая вера толпы питалась не умственными спекуляциями, но образами.

Эти образы XV столетие множило в скульптурах, живописи, миниатюрах, сообщая им реалистический характер, свойственный всему искусству того времени. Никогда святые не были так близки к человеку, до такой степени, если можно так выразиться, не вмешивались в его повседневную жизнь. В XIII в. скульпторы одевали святых в длинные туники, щедро и торжественно их драпировали, что сообщало им некое сверхчеловеческое величие; век спустя Ренессанс додумается одевать их «в античном вкусе», отодвигая их, таким образом, в мир, менее доступный для фамильярности. В XV в. святые признали моды и манеру поведения тех, кто им поклонялся: Св. Иосиф сделался «подмастерьем столяра», Св. Крипин и Св. Крипиниан кроили кожи в своей лавочке, Св. Иаков ходил в таком же рубище, как и паломники, с какими можно было ежедневно встретиться на больших дорогах, Св. Рох был облачен в одежды зачумленного. На сцене, где представляют мистерии, между пылающей пастью ада и раем, откуда исходило сладкое пение, персонажи Страстей или Золотой легенды почти не отличались одеждой от теснившихся вокруг зрителей. И, вопреки поговорке, советовавшей прибегать за помощью к Богу, а не к святым, именно к ним, более близким, более «земным» обращается богомольный народ. Католическая доктрина видит в них всего лишь посредников между людьми и Господним всемогуществом, но на деле толпа приписывает чудесную силу именно им, их мощам. Ужас перед чумой, которая много раз после великой «Черной чумы» 1348 г. возвращалась во Францию, особенно усилил поклонение Св. Роху, защищавшему от страшной болезни. У Св. Мавра просили излечения от подагры; у Св. Антония – от рожи и прочих кожных болезней. Св. Христофору и Св. Барбе молились об избавлении от внезапной смерти, которая заставляет грешника нераскаявшимся предстать перед Высшим Судией: достаточно взглянуть на статуэтку Св. Христофора, чтобы приобрести уверенность в том, что в этот день тебя не постигнет внезапная смерть.

Пресвятая Дева, которой народ поклонялся так же пылко, как и святым, тоже стала более человечной, более привычной. Она была не только Скорбящей Матерью, склонившейся над телом Сына, но также и нежной молодой женщиной в крестьянском или городском костюме, которая кормила грудью новорожденного младенца и улыбалась его невинности. Миниатюристам нравилось помещать библейские или евангельские сцены в современную обстановку, украшать их всевозможными привычными деталями. Фуке помещает навозную кучу, на которой стенал Иов, у подножия донжона Венсеннского замка. Его Св. Анна живет в маленьком домике, из окошка которого видны вдали колокольни Тура; когда Пресвятая Дева посещает Св. Елизавету после рождения ее сына, Иоанна Крестителя, она оказывается в уютном городском домике, где у кровати с балдахином суетятся кумушки, служанка наливает горячую воду в деревянную бадью, а одна из соседок греет полотенца у камина. Таким образом, вся жизнь Св. Семейства изображается с оттенком домашней нежности, и тогда, когда Дитя-Бог смотрит, как его отец работает за верстаком, и тогда, когда он тянет ручки к чудесному красному яблоку, которое подает ему мать.

Но в этой простоте крылась опасность: до такой степени уменьшая грань, отделявшую божественное от человеческого, дошли до того, что перестали отличать одно от другого, начали смешивать естественное и сверхъестественное. Проблемы непорочного зачатия Пресвятой Девы и ее супружеской жизни даже у теологов вызывали споры, в которых причудливым образом теология соединялась с эмбриологией. Доходило до того, что показывали статуи Пресвятой Девы, у которых живот открывался, чтобы можно было увидеть Троицу.

При таком постоянном контакте с повседневностью вера, возможно, рисковала поистереться, увязнуть в реалиях материальной жизни, если бы она иногда не получала встряску проявлений, оживлявших народный пыл. К их числу можно отнести большие процессии, которые в дни опасности собирали весь город, и население в течение многих дней, а иногда и недель, шло по улицам вслед за мощами и знаменами под пение гимнов и псалмов, и колокола всех церквей непрерывно звонили. И к их числу следует главным образом отнести увещевания проповедников, которые, переходя из города в город, проповедовали на перекрестках дорог и на городских площадях, на кладбищах, потрясая толпу своим ярким красноречием, возбуждая ее восторг, ненависть и раскаяние, провоцируя обращения, массовые избиения, а иногда и восстания. Св. Винцент Феррьер, прибывший из Испании к авиньонскому двору в качестве исповедника Бенедикта XIII, отказался от своей должности и начал проповедовать в Провансе. Он ходил из города в город, ведя за собой толпу кающихся грешников, которые цеплялись за него. Его аскетическая внешность, выразительная мимика, сопровождавшая его слова, – он говорил на валенсианском диалекте, более или менее понятном провансальцам, – покоряли толпу, которая аплодировала анафемам, произнесенным им против дурных священников, содрогалась и утопала в слезах, когда он рисовал перед ней страшное зрелище смерти и ада, ожидающего нераскаявшихся грешников. Он занимался также тем, что примирял врагов, «чтобы исчезли злоба и недоброжелательство». В Лионе, в Пре-д-Эне, он проповедовал шестнадцать дней подряд, и пришлось снести ограду, чтобы впустить толпу, жаждущую его услышать. Он пойдет дальше, а его ученики вернутся в город, чтобы продолжать его дело обращения и примирения.