Лезвием по уязвимости - Дина Серпентинская

Алла действовала пошагово. Когда фотографии были отретушированы, она отправила их Ирине, которая до этого дня молчала и на контакт не выходила.

«Ну вот, совсем другое дело,– ответила та в переписке,– теперь-то рыбка клюнет побыстрее».

«Да, ты права, не стоит экономить на себе. Я это поняла»,– добавила подмигивающий смайлик.

«Наконец-то поняла, я рада. Ну не кисни, слушай меня и будешь в шоколаде»,– заверила Ирина.

Алла улыбнулась в телефон.

Ночь окутала город, зажгла огни портов. Морской ветер, на вкус соленый, неистово рвался в дома, тревожил чей-то сон…

***

Ольга проворочалась с боку на бок и уснула лишь под утро. Нервозность и беспокойство стали обычным состоянием, и она не находила себе места даже во сне, потому и никогда не высыпалась. Будто на грудь навалили груду камней, и чем глубже она погружалась в сон, тем сильнее камни продавливали ее грудную клетку. Но как расслабиться и вырваться из прочных тисков судьбы, если каждый новый день грозился стать для Ольги испытанием, ударом?

Под утро ей приснилась Анечка. Ольга прогуливалась босиком по пляжу, волны разбивались у ног, окатывая брызгами. На руках она держала Анечку, малютку с глазами Вики, рядом шел Димка, сын. Влажный ветер трепал на них одежду, они шли медленно и молча – общалось только море, кипучее и неспокойное, как жизнь. Ольга улыбалась и ощущала на губах соленый вкус выстраданного счастья… Они – одна семья, она, племянница и Димка. О чем еще мечтать? Воспитывать детей, жить хоть и в бедности, зато в спокойствии, без потрясений, перемен. О большем и просить не стоит.

Она проснулась, и все пропало: море, дети. Остался только ветер за окном. Погода портилась: кПриморью подступала осень. Но что ей лето, что зима, что осень, когда в душе ноябрь, промозглая пора.

Ольга встала, распахнула шторы, и ей открылся серый, мокрый город.

И снова на работу. Еще один день на рынке пройдет бесследно и не запомнится ничем…

Димка сладко спал. Последняя неделя каникул – и школа, второй класс. Чтобы собрать сына, приодеть, приобуть, положить в рюкзак учебники с тетрадками, пришлось потратиться прилично. Как точно сказано: дети – дорогое удовольствие! Ольга не могла себе позволить содержать двоих, а если и хотела, государство ограничивало в этом.

Она разогрела вчерашнюю гречку, налила дешевый растворимый кофе, намазала на хлеб варенье – своеобразный бутерброд – и принялась за скудный завтрак. Рабочий день предстоял длинный, с девяти утра и до семи вечера, ей требовались силы, чтобы зарабатывать на жизнь и кормить семью. Еда была безвкусной, и с утра кусок в горло не лез, но Ольга ела, потому что знала, так надо и до обеда ей не выстоять голодной. Взгляд блуждал по кухне и остановился на ободранной стене. Здесь требовался дорогостоящий ремонт…

«Съехать бы отсюда,– преследовала неотступная мысль,– продать к чертям квартиру и купить домик в деревне. Земля здесь дорогая, и даже эта конура чего-то стоит, и на нее найдется покупатель. У меня будет большая площадь, и органы опеки передумают, Анечка поселится со мной…

Но где и кем работать мне в деревне?– осеклась она, как и всякий раз, когда затрагивала эту тему.– Работы нет, поселки загнивают, все рвутся во Владивосток… Зарплата женщины в деревне – двенадцать тысяч, и многие наши торгашки сами с края, приехали на заработки. А я живу здесь, до рынка на Спортивной идти пять минут, не больше… Так лучше мне держаться за работу. Не суждено нам переехать, очень жаль».

Она допила горький кофе и, закрыв на ключ спящего Димку, побежала на работу. Хозяин-китаец приходил в одно время с ней и открывал павильон. Помещение было большим и имело два входа: уодного сидела Ольга, с весами и калькулятором, взвешивала фрукты и рассчитывала покупателей, у противоположного – сам хозяин. Видимо, он не справлялся один и нанял продавца, при этом работал наравне с ней, но успевал ее контролировать, и Ольга частенько ловила на себе его подозрительный, хитрый взгляд.

«Что? Ты что-то хотел?»– было ее обычной реакцией. На что китаец учтиво улыбался и отвечал: «Все холосо»,– но не переставал за ней следить. Вдруг что-то украдет, а к вечеру не досчитаешься денег в кассе и продуктов на полках. Для него она чужая, отсюда и такое отношение к ней, с недоверием, опаской. Сначала он подумывал о продавщице-китаянке, но хитрость и расчет подсказывали, что лучше взять кого-то из местных, кто знает язык и правильно, внятно произносит цены и наименования, что облегчит работу с покупателем. В это время с ним заговорила Ольга, которая бегала по рынку в поисках работы, и недолго думая китаец нанял ее в свой павильон.

Она уже привыкла и спокойно относилась к подозрительности хозяина, объясняя все тем, что человек трясется за товар, а по нашей жизни никому не стоит доверять; ей платят деньги, ее дело – добросовестно работать и не задавать вопросов. Но в это утро ей осточертело все.

«Что смотришь, думаешь, хочу украсть? А оно мне надо? Жадная и мелочная сволочь, за свое удавишься! Твои яблоки скорее сгниют, чем ты поделишься с другими, да чтоб ты подавился!»– рвалось наружу раздражение.

В душе разгоралось пламя, но на лице застыла маска спокойствия. И ни одного слова, ни одного косого взгляда. Когда китаец спросил, как дела, Ольга лишь пожала плечами. Она сдержалась, как и сдерживалась всякий раз, когда ей что-то не нравилось или она чем-то была недовольна – просто смотрела на улицу и говорила себе, что быстро окажется там, достаточно выразить свое мнение и поскандалить с хозяином. Она знала, что найти работу с такой зарплатой непросто, и держалась за этот павильон. Будь она «середнячком» собразованием, профессией, могла бы выбирать, а так ей приходилось соглашаться на те условия, что предлагали. Немалый отпечаток накладывала и среда, в которой Ольга выросла. Такие, как она, будто сидели в яме, в темноте; спасти и вытащить на свет могли хорошее образование, умение, а женщину – еще и свежесть, красота. Но Ольга не имела этих «козырей», поэтому несла свой крест, смирившись с тем, что от судьбы ей не уйти и выше головы не прыгнуть. А значит, нужно оставаться сильной, стойкой, чтобы все снести.

Она бы с радостью сменила работу, но не видела альтернативы. Зарплата ее устраивала – не устраивали условия. Хозяин ставил в жесткие рамки, был скуп на отпуска, больничные и праздники. За прилавком приходилось стоять и в Новый год, и в день 8 марта, и в майскую неделю, когда отдыхает вся страна. И в опекунстве ей отказывали из-за неофициального трудоустройства, но Ольга знала, что чего-то лучше ей не найти. В вопросе с Анечкой, не в силах что-то предпринять, она полагалась на счастливый случай, надеясь, что органы опеки вдруг разжалобятся и доверят тетке воспитание племянницы. Ждала у моря погоды, ничего другого ей не оставалось.

Так и прошел день в павильоне на Спортивной…

Вечером зашла Людмила и, как обычно, начала разговор с чего-то отвлеченного, но хотела она того или нет, тема каждый раз возвращалась к Ольге и ее проблемам. О другом та говорить не могла, и соседка давала ей возможность выговориться, зная, что выслушать ее больше некому. Понимая, что у Ольги шансов нет и по закону ей не быть опекуном, Люда попыталась ее отговорить. Она долго собиралась с мыслями перед тем, как привести веский аргумент против этой затеи, и даже одергивала себя, мол, не лезь, не твое это дело, чужая семья – чужие тайны. Вика ушла, а Оля хранит о ней память. Незачем ворошить прошлое, мутить воду и поднимать ил со дна на поверхность…