Ранняя пташка - Джаспер Ффорде

Я сказал, что уезжаю в самое ближайшее время, но пообещал иметь это в виду.

Усмехнувшись, Трикл направился к Дормиториуму, на котором висела вывеска «Хоуэлл Гаррис».

– Ты с ним держи ухо востро, – сказала Аврора, когда он отошел достаточно далеко. – Для поручителя единственным мотивирующим фактором являются деньги. Но он берет взятки, что делает его полезным.

Мы двинулись дальше, у рекламного плаката свернули налево, прошли мимо заправки, также закрытой, и, повернув направо, очутились, как мне показалось, в парке заброшенного особняка. Мы поднялись вверх по пологому склону, мимо летней веранды с заколоченными окнами. Теперь мы уже находились в противоположном от «Гибер-теха» конце долины, и хотя комплекс виднелся россыпью мерцающих огоньков, разглядеть в темноте очертания зданий было уже невозможно. Пока я размышлял над этим, с неба на дорогу позади нас свалилась сова, слабо трепещущая крыльями на снегу. Сов не было среди тех семи видов птиц, что зимовали на Альбионском полуострове.

Мы углубились в спальный район. Вокруг нас лесом гигантских поганок поднимались Дормиториумы. Все до одного были больше Cambrensis, но все имели традиционную форму: круглые крошечные окна, остроконечная коническая крыша.

Я обратил внимание на то, что по мере того как мы продвигались от башен, обращенных к солнцу, к более дешевым на северной стороне, качество Дормиториумов непрерывно снижалось. Шесть строений до третьего этажа представляли собой груды строительного мусора, а от двух-трех остались лишь стоящие на поверхности пустые железобетонные кольца; упрятанные глубоко под землю Чугунки едва теплились, выделяя ровно столько энергии, чтобы не замерзли расположенные над ними плиты. Но когда я уже начал опасаться, что Аврора собирается поместить меня в сарай для Зимнего скота, она остановилась и указала кивком на большой Дормиториум, маячащий перед нами в наполненном кружащимся снегом полумраке.

– Добро пожаловать в «Сару Сиддонс», – сказала она.

«Сиддонс» имела в высоту не меньше тридцати этажей и была необычайно широкой – безошибочное свидетельство престижного в прошлом жилища. Фасад был сначала отштукатурен, а затем покрыт насечками, под портлендский камень; декоративный вход украшали зевающие ночные сатиры и снежные нимфы. Дормиториум выглядел внушительным, но убогим, чему не способствовало его местоположение: дешевый район вдали от центра города был застроен небольшими промышленными зданиями, что придавало ему бедный и запущенный вид.

– Да, знаю, – сказала Аврора, словно прочитав мои мысли, – та еще дыра. Когда его только построили, он стоял на солнце, и ничто его не заслоняло, но с годами перед ним появились другие, более современные Дормиториумы.

После того как мы развесили верхнюю одежду и сменили теплые сапоги на тапочки, я огляделся вокруг. Кто-то предпринял попытку вдохнуть свежие силы в грязную обстановку, но у него ничего не получилось. Плохо сочетающиеся ковры и предельно простая модернистская мебель только придали когда-то выразительному вестибюлю дешевый и запущенный вид, а многочисленные слои неуклюже наложенной краски отняли своеобразие у лепнины. Я принюхался. Как и в «Джоне Эдварде Джонсе» в Мертире, в воздухе присутствовал тонкий, но безошибочный запах сна – липкий пот и неприятное дыхание зимней спячки, смешанное с затхлым воздухом, выдыхаемым сквозь нечищеные зубы.

Привратник уже ждал нас. Безукоризненно одетый, почти совершенно лысый, в маленьких очках в золотой оправе на носу, с головой по форме настолько близкой к правильной сфере, насколько только может быть человеческая голова. Мне сразу же вспомнился доктор Бунзен [84] из «Маппет-шоу», и я издал непроизвольный смешок. Прищурившись, привратник пристально посмотрел на меня.

– Ты ведь подумал о докторе Бунзене, так?

– Нет.

Он молча поднял бровь.

– Да… ну самую малость. Извините.

– Младший консул Уортинг, – спросила Аврора, – я могу представить тебе привратника Ллойда?

Должно быть, у меня на лице отразилось удивление, потому что привратник вздохнул и сказал:

– Да, тот самый привратник Ллойд. Худшее, что я сделал в своей жизни, – это когда по просьбе Икабода служил приманкой для Зимнего люда.

– Потому что было очень страшно?

– Нет, меня выводит из себя то, что приходится бесконечно повторять эту историю. У меня в голове двадцать лет непрерывно крутятся слова «Одинокого пастуха» [85], но хотя это порой раздражает, из плюсов то, что когда я в подавленном состоянии, при мысли об этой истории моя походка становится бодрой.

Исполнив припев песни, Аврора улыбнулась.

– Она самая, – добродушно произнес привратник, подходя ко мне, чтобы заключить в объятия.

От него пахло мылом с ароматом лимона, мешками для пылесоса и нафталиновыми шариками, и он был на целую голову ниже меня.

– Добро пожаловать в Трясину, – сказал он. – Здесь не так плохо, как говорят. Я тут слышал про мистера Моуди – очень жаль. Кто нажал на спусковой крючок?

– Мистер Хук, – сказала Аврора, – и, опережая твой следующий вопрос, это была самооборона.

– М-да, известия разносятся быстро, – заметил я.

– В нашем Секторе семьдесят шесть привратников, – сказал Ллойд, возвращаясь на свое место за стойкой регистрации, – и никто из нас не осмеливается Зимой выйти на улицу. Вот тут приходится очень кстати постоянно открытая линия в телефонной сети. Достаточно просто снять трубку и говорить. Обязательно найдется кто-нибудь, кто слушает, а если не найдется, то скоро он непременно появится. Ну а если и из этого ничего не выйдет, всегда можно поговорить с самим собой или послушать треск статического электричества. Если честно, треск статического электричества успокаивает лучше, чем слушать разглагольствования многих моих коллег – особенно мистера Рубукона из «Джорджа Мелли» [86]. Чем я могу вам помочь?