Леди, которая любила готовить - Екатерина Лесина

— Да, — Василиса мысленно поморщилась. Если ей скажут, что она должна немедля уехать, чтобы позволить подготовить дом к продаже, она расплачется.

Наверное.

Она постарается не плакать, но все одно расплачется.

— Однако… — пухлые руки Сергея Владимировича пребывали в постоянном движении, они то гладили друг друга, то щупали скатерть, то трогали салфетку, а если и замирали, то на мгновенье. — Я не могу исполнить указание без вашего на то разрешения.

Он провел пальцами по краешку тарелки.

— Почему?

— Потому что это ваш дом.

Сергей Владимирович взглянул на Василису снизу вверх, как показалось, виновато.

— И не только дом… мне казалось, что вы знаете, однако… позвольте начать сначала.

— Будьте так любезны.

Ее дом?

Вот этот самый дом, в котором она, Василиса, провела, пожалуй, самые счастливые дни своего детства? И не только детства? Она и в юности рвалась сюда всем сердцем, всею душой.

И вовсе бы не уезжала.

Но уехала.

Гезлёв — не то место, где приличная барышня может найти себе мужа. Во всяком случае, прежде таким не был. И потому ни о каких выходах в свет, тогда, пятнадцать лет тому, и речи быть не могло.

Ахтиар и только.

— Заранее прошу простить меня, ибо выяснилась препостыднейшая деталь, которая не делает чести мне, ни как управляющему, ни как поверенному… признаться, мне казалось, что вы знаете, что ваши родственники донесли до вас все обстоятельства, однако по некоторым оговоркам я понял, что ошибся. Ваша тетушка была достойнейшей женщиной. И мне втройне совестно, что мое легкомыслие привело к тому, что последняя воля ее была нарушена.

Он сцепил руки и все же пальцы дрожали.

— Вы были в отъезде, когда Серафимы Николаевны не стало… большая утрата, невосполнимая… однако она чувствовала, что приближается срок. Признаться, мне эти разговоры были неприятны, и я всячески избегал их. Она ведь была еще молодой женщиной, всего-то на десять лет старше вашего батюшки.

Василиса осторожно кивнула.

— И болезни… сейчас лечат, если не все, то почти… кроме, пожалуй, душевной тоски, которая и свела ее в могилу. Она держалась долго, во многом, как понимаю, ради вас. Она привязалась к вам, Василиса Александровна, как к родной дочери. И вы походили на нее, признаюсь, куда более, чем на родных родителей. Случается и такое.

Возможно.

Ее матушка, урожденная Васильковская, была хрупка и изящна, как полагается истинной аристократке, а батюшка, лишенный хрупкости, воплощал собой ту силу и мощь, которой славился род. Василиса же…

Получилась неудачненькой.

Верно, как неудачненькой была и сама тетушка, тоже унаследовавшая, что смуглость кожи, что темный тяжелый волос, что любовь к лошадям.

— И из любви к вам Серафима Николаевна оставила и дом, и прочее, как движимое, так и недвижимое имущество вам с тем, чтобы вы имели возможности вести тот образ жизни, который сочтете удобным для себя. Как понимаю, у нее прежде случались в прошлом некоторые разногласия с семьей, и она опасалась, что и вы можете оказаться в… неприятной ситуации.

Говорил Сергей Владимирович неспешно, тщательно подбирая слова.

— Однако вы не смогли присутствовать на оглашении завещания, поскольку в момент тот пребывали за границей. Но присутствовала ваша сестра, имевшая от вас генеральную доверенность на распоряжение имуществом от вашего же имени. Она и подписала нужные бумаги.

Василиса кивнула.

Доверенность?

Она не помнит, чтобы… с другой стороны, когда она интересовалась делами столь скучными? И подписывать бумаги приходилось время от времени. Марья отправляла своего секретаря, Василиса ставила подпись и… и даже не спрашивала, что подписывает.

— Но, как понимаю, рассказать вам она ничего не рассказала.

— Не рассказала, — эхом отозвалась Василиса. И голос ее звучал, будто издалека.

Почему?

Потом ли, что Марья, взяв на себя заботу еще и об этом имуществе, просто не сочла нужным вмешивать Василису в дела, в которых она ничего-то не понимала? И понимать, говоря по правде, не желала? Или, может, она говорила? Наверняка говорила, просто… Василиса не услышала.

Случалось с ней подобное.

Задумается, уйдет куда-то в пустые собственные мечтания, вот и не слышит.

Или…

— Вы не появлялись. И признаться, я счел, что вы выросли и утратили интерес к прежней провинциальной жизни. Все-таки здесь довольно скучновато. Да и уединенный образ жизни — вовсе не то, что нужно молодой девушке.

Василиса кивнула.

Наверное.

Или…

— Когда же я получил телеграмму, узнал, что вы собираетесь вернуться. Я обрадовался. Это место заслуживает жизни. И хорошей хозяйки. Оно мне по-своему дорого, — Сергей Владимирович погрустнел. — Я обратился к княжне, но она все одно велела готовить дом к продаже. Сказала, что вы приедете ненадолго, а у нее имеется человек, который с удовольствием поселится в этом диком месте, и что в связи с этим она не видит и дальше смысла содержать дом, в котором никто не живет. Тем более предложение и вправду выгодное.

Никто?

Но ведь Василиса живет. И… и она говорила, что уедет всего на пару месяцев, может, поэтому Марья и отдала подобное распоряжение? Подготовка — дело небыстрое, надобно и оценку произвести, и с мебелью разобраться, и, возможно, сделать малый ремонт, чтобы продать с большею выгодой.

Может, никто не желал ее обидеть…

Никто никогда не желал ее обижать, но всякий раз получалось как-то… неудачненько. Какое, однако, удобное слово.

— Конечно, у нее имелась доверенность от вашего имени, но… признаюсь, у меня возникло нехорошее предчувствие, и я попросил о встрече с вами, в чем мне было отказано.

— Как?

— Вот так. Было сказано, что вы пребываете в весьма расстроенных чувствах, и не следует беспокоить вас по всяким пустякам. Тогда… каюсь, я и вправду подумал, что лезу не туда, что, возможно, вы и прибыли-то, чтобы самой оценить стоимость дома… однако… — он вытащил из нагрудного кармана платок, которым отер лицо. — Простите, нелегко признавать свои ошибки. А уж для человека, который ошибочно полагал, будто все-то знает, и подавно… я позволил себе заглянуть на конезавод и был весьма неприятно удивлен.

— Завод? — Василиса сама себе показалась донельзя глупой.

Конечно, тетушкин завод.

Тот, что остался ей от супруга. Тот, где появился на свет Хмурый и прочие жеребята, многие из которых имели хозяев задолго до рождения.

Тот, где пахло сеном и хлебом.

Красные крыши, белые стены. Желтый песок манежа. И поля вокруг, поля, что по весне покрывались яркой влажной зеленью, которая ближе к лету высыхала. И тогда сквозь сухую траву проглядывала белесая пыльная земля.