Черная башня - Луи Байяр

— … симпозиума по золотухе, — провозглашает Видок. — В Реймсе.

Шарль признается, что не знает, где остановиться, и я приглашаю его в пансион моей матери, потому что там низкая рента и прекрасные условия.

— Но он ведь унаследовал большие деньги, — замечаю я. — Разве для него не естественно остановиться в…

— В местечке получше, вы хотите сказать? Но ведь деньги еще не у него в кармане! Внезапно объявился племянник, о котором никто никогда не слыхивал, обнаружились какие-то юридические тонкости. Ничего серьезного, обычное дело при получении наследства. Пара-тройка недель — и адвокаты все уладят.

Цокая языком, он отсчитывает мне в ладонь пять двадцатипятифранковых монет.

— На текущие расходы, Эктор. От префектуры. Тратьте бережно. Ведите им счет. Мне ни к чему проблемы с бухгалтерией.

— А что насчет Шарля?

— А что насчет него?

— Ему ведь станут задавать вопросы…

— Знаете, — Видок еле заметно улыбается, — трудности возникли бы, будь у него хоть какие-то мозги. А от него, как я вижу, ничего не добьешься, кроме имени. Так что ему ничего не грозит. А если встретится кто-то чересчур любопытный, скажите, что его при родах уронила повивальная бабка.

В случае с моей матерью объяснять не приходится ничего. Достаточно произнести выдуманное имя виконта де Сент-Аманд де Фараль. Оно производит поразительный эффект — мать сначала вздрагивает, а потом в ее мозгу мгновенно оформляется некая мысль. К тому моменту, как Шарль кланяется и опускает в ее ладонь три золотые монеты — так легко и весело, будто это мраморные шарики, — она окончательно входит в образ любезнейшей хозяйки.

— Друг Эктора, месье Рапскеллер, всегда найдет здесь родной дом! И ведь как удачно! Вы прибыли ровно к ужину. Шарлотта, милочка! Прибор для нашего нового гостя, пожалуйста. И на десерт, пожалуй, подадим мороженое…

Где все это время пропадал я, никого не интересует. Даже Шарлотту, которая обычно засыпает меня вопросами всякий раз, как я задерживаюсь на час. Когда она, уже перед самым ужином, знаками просит меня подойти, на уме у нее вовсе не мое длительное отсутствие.

— О, месье Эктор! Какой он милый!

— Кто?

— Ваш друг! Он сейчас пришел, такой душка, и спрашивает, не надо ли помочь накрыть на стол. А сам понятия не имеет, куда класть вилку! Или ложку. О, от него, можно сказать, никакого толку, но, главное, он старался! — Она кивает с выражением безграничной проницательности. — Благородного человека всегда видно, месье Эктор. Голубая кровь — она и есть голубая!

Пока я наблюдаю, как трое студентов готовятся приступить к обеду, меня неотступно преследуют мысли о крови. Папаша Время отсутствует, так что не сможет выступить в качестве отвлекающего фактора, а они столь безжалостно изучают новенького, выискивая в нем слабину, что мне невольно делается не по себе. Любого другого я бы предостерег. За Шарлем же остается лишь наблюдать, не имея возможности что-то изменить, с противоположной стороны стола. Расстояние как от Луны до Солнца, во всяком случае, таковым оно кажется мне, когда Кролик, вытирая губы после кларета, запускает пробный шар.

— Месье Шарль, полагаю, наша хозяйка преуменьшила ваши достоинства. С ее слов, вы вот-вот получите состояние, а вы ведь, по всем признакам, успели еще сделать блестящую военную карьеру.

Ответом на эту реплику становится (как и ожидалось) озадаченный взгляд жертвы. Тогда Кролик замечает — настолько сухо, насколько позволяет врожденная трусость:

— Ведь у вас на сапогах шпоры?

Задрав ногу, Шарль с неподдельным изумлением взирает на обувь (сапоги на нем чужие).

— Шпоры! И в самом деле!

— Вы, наверное, кирасир, — продолжает Кролик. — Надеюсь, когда-нибудь вы поведаете нам истории о выигранных сражениях.

Безмятежно улыбаясь, Шарль отвечает:

— У меня раньше был пони.

Легкая пауза. В игру вступает Ростбиф.

— А это точно был пони, месье? Судя по виду вашего жилета, он целиком из ослиной шкуры.

— Так оно и есть, — опять удивляется Шарль.

— Скажите, месье, вы не в темноте одевались?

Бесконечно далекий от того, чтобы возмутиться, Шарль поглощает этот вопрос, как поглощает моллюск песчинку, обволакивая ее.

— Одеваться в темноте, — повторяет он. — Как здорово! Давайте завтра будем все одеваться в темноте!

На лице Ростбифа проступает гримаса недовольства, и я понимаю, что произошло чудо. Те самые качества, которые делают Шарля незащищенным, исключают и возможность провокации. Недоумевающие студенты на несколько минут погружаются в молчание. Его нарушает Рейтуз — их главный.

— Знаете, месье, мне кажется, ваша челюсть представляет собой нечто выдающееся.

Кто-то громко вдыхает — это я. Но так уж было угодно судьбе, что я переоценил проницательность Рейтуза, ибо он тут же добавляет:

— Я как раз вчера видел такую в сумасшедшем доме. У одной хорошенькой леди. Правда, она не может сама ни есть, ни одеваться, зато челюсть приходится как раз кстати, в нее капает слюна.

Шарль морщит лоб и задумчиво сообщает:

— У меня был пес, его ранили в челюсть. Его звали Троли.

Рейтуз кладет вилку — верный признак готовности броситься в атаку — и в ту секунду, как я делаю движение, чтобы кинуться ему наперерез, кто-то останавливает меня.

Моя мать.

Кладя салфетку на стол, она торжественно провозглашает:

— Попрошу оказывать уважение всем гостям этого дома.

Она сама настолько потрясена собственным поступком, что щеки у нее раздуваются, как у богини ветра. Она склоняется над тарелкой, и среди многих вопросов, безмолвно витающих в эти секунды над столом, явственнее других звучит мой:

«Почему она никогда не заступалась так за меня?»

В предназначенной Шарлю комнате прежде жила вдова генерала. В свое время, спасаясь поспешным бегством, она оставила кровать с прекрасным узорчатым балдахином камчатного полотна, а также серебряную косметичку и пятна пудры повсюду. Последние напоминают гипсовую пыль и издают запах столь женственный, что всякий раз, заходя в комнату, я борюсь с настойчивым желанием поклониться.

— Комната немного… Простите, пожалуйста, Шарлотта займется этим, самое позднее, завтра…

Я ставлю его саквояж на кровать и, поскольку Шарль не предпринимает никаких действий, начинаю сам его распаковывать. Рубашки, брюки, полосатые льняные подштанники и большой сафьяновый колпак из тех, в которых катаются на санках шестилетние мальчишки. В общем и целом запас одежды на три дня и никакого подарка на память. Ни за что не подумаешь, что человек получил наследство.