Теория Фрейда - Эрих Фромм

Трудность выяснения того, каким был человек в момент рождения и в первые месяцы жизни, заключается в том, что едва ли кто-то помнит, что́ тогда чувствовал. Самые ранние воспоминания обычно относятся ко второму или третьему году жизни; в этом и скрыта основная проблема, связанная с заключением Фрейда о важности раннего детства. Он пытался разрешить ее благодаря изучению трансфера. Иногда это давало результаты, но при изучении историй болезни пациентов школы Фрейда приходится признать, что многое из считавшегося впечатлениями раннего детства – всего лишь реконструкция. А такие реконструкции очень ненадежны. Они основаны на постулатах теории Фрейда, и убеждение в их аутентичности часто является продуктом искусного промывания мозгов. Хотя считается, что психоаналитик остается на эмпирическом уровне, в действительности он тонко подсказывает пациенту, что тот должен был бы пережить, и пациент в силу своей зависимости от аналитика очень часто заявляет – или, как часто пишется в истории болезни – «признает», что искренне чувствует именно то, что, как ожидается на основании теоретической конструкции, должен чувствовать. Несомненно, аналитику не следует ничего навязывать пациенту. Однако чувствительный – и даже не слишком чувствительный – пациент через некоторое время улавливает, что́ аналитик ожидает от него услышать, и соглашается с той интерпретацией, которая подтверждает предположение аналитика о том, что должно было случиться. Кроме того, необходимо учитывать, что ожидания аналитика основываются не только на требованиях теории, но и на буржуазном представлении о том, что собой представляет «нормальный» человек. Предположим, например, что у данного человека стремление к свободе и протест против подчинения несправедливым требованиям развиты особенно сильно; в этом случае аналитик может счесть, что сама мятежность этого человека имеет иррациональную основу и может быть объяснена Эдиповой ненавистью сына к отцу, коренящейся в сексуальном соперничестве из-за матери-жены. Тот факт, что детьми управляют и манипулируют и в детстве, и в последующей жизни, рассматривается как нормальный, а бунтарство, таким образом, как нечто иррациональное.

Я хотел бы указать на еще один осложняющий фактор, как правило, не привлекающий к себе внимания. Отношения между родителями и детьми обычно рассматриваются как улица с односторонним движением, а именно, как влияние родителей на детей. Однако часто игнорируется то обстоятельство, что это влияние совсем не одностороннее. У родителя может естественным образом возникнуть неприязнь к ребенку, даже новорожденному, не только в силу часто обсуждаемых причин – того, что ребенок нежеланный или у родителя деструктивные, садистские наклонности, – но и потому, что родитель и ребенок просто несовместимы по своей природе, и в этом смысле их взаимоотношения не отличаются от таковых между взрослыми. Родитель может просто не любить детей того типа, к которому принадлежит его собственный ребенок, а ребенок с самого начала чувствует эту неприязнь. С другой стороны, ребенок может не любить людей такого типа, как его родители; будучи слабее родителей, он подвергается наказаниям за эту неприязнь при помощи более или менее тонких санкций. Ребенок – и в равной степени мать – вынужден мириться с ситуацией, когда мать должна заботиться о нем, а ребенок – ее терпеть, несмотря на тот факт, что они от всей души друг друга не любят. Ребенок не в состоянии выразить это словами; мать должна испытывать чувство вины, если признается себе, что не испытывает симпатии к рожденному ею ребенку; в результате оба ощущают особого рода напряженность и наказывают друг друга за то, что оказались принуждены к нежеланной близости. Мать притворяется, будто любит ребенка, и тонким образом наказывает его за то, что вынуждена это делать; ребенок так или иначе притворяется, что любит мать, потому что его жизнь полностью от нее зависит. В подобной ситуации очень много лжи, и ребенок часто выражает это собственными непрямыми способами, восстает, а мать отрицает это, потому что чувствует: нет ничего более постыдного, чем не любить собственных детей.

Если бы Фрейд не создал теории неврозов и не разработал метода их лечения, он все равно был бы одной из самых выдающихся фигур в науке о человеке, потому что открыл искусство толкования сновидений. Разумеется, люди почти во все времена пытались толковать сны. Да и как могло бы быть иначе, если человек, проснувшись утром, помнит о странных событиях, которые происходили в его сновидении? Существовало множество способов истолкования снов – некоторые из них основывались на суевериях и всяких иррациональных идеях, другие – на глубоком понимании значимости сновидений. Это понимание как нельзя глубже было выражено в Талмуде: «Сон, который не был истолкован, подобен письму, которое не было вскрыто». Это утверждение выражает осознание того, что сновидение – наше послание самим себе, которое мы должны понять, чтобы лучше понять себя. Однако несмотря на долгую историю толкования снов, Фрейд был первым, кто поставил интерпретацию сновидений на систематическую научную основу. Он снабдил нас для этого инструментами, которыми может пользоваться каждый, кто научится это делать.

Едва ли можно преувеличить значение толкования сновидений. В первую очередь они позволяют нам осознать те мысли и чувства, которые у нас имеются, но о которых в бодрствующем состоянии мы не отдаем себе отчет. Сновидение, как однажды сказал Фрейд, – это королевская дорога к пониманию бессознательного. Во-вторых, сон – акт творчества, благодаря которому средний человек демонстрирует творческие силы, о которых наяву и не подозревает. Далее, Фрейд открыл, что сны – не просто отражение бессознательных влечений, но что они обычно подвергаются влиянию тонкого контроля, присутствующего, даже когда мы спим, и заставляющего нас искажать истинный смысл мыслей во сне («латентное сновидение»). Однако цензора все же можно обмануть, что позволяет скрытым мыслям пересечь границу сознания, если они достаточно замаскированы. Такая концепция привела Фрейда к заключению, что все сновидения искажены (кроме детских), и их настоящее значение нужно восстанавливать с помощью толкования.

Фрейд создал общую теорию сновидений. Он предположил, что человек во сне испытывает множество импульсов и желаний, особенно сексуального характера, которые разбудили бы его, если бы не то обстоятельство, что во сне он ощущает эти желания как исполнившиеся и поэтому не должен просыпаться, чтобы осуществить их наяву. Для Фрейда сновидения были замаскированным выражением исполнения сексуальных желаний. Сон как исполнение желания был тем фундаментальным прозрением, которое Фрейд внес в область интерпретации сновидений.

Очевидным возражением на эту теорию является тот факт, что мы нередко видим кошмары, которые трудно истолковать как исполнение желания, поскольку они бывают настолько болезненны, что прерывают сон. Однако Фрейд изобретательно преодолел это препятствие. Он указывал, что существуют садистские или мазохистские желания, вызывающие большое беспокойство, но в сновидении они все равно исполняются, хотя другая часть нас их боится.

Логичность фрейдовской системы интерпретации сновидений настолько поразительна, что его концепции образуют очень впечатляющую рабочую гипотезу. Если, впрочем, не разделять базового допущения Фрейда насчет сексуального характера желаний, то потребуются другие соображения. Вместо положения о том, что сновидение – искаженное отображение желания, можно предположить, что сновидение отражает любое чувство, желание, опасение или мысль, достаточно важные, чтобы оказаться представленными во сне, и что их появление как раз и говорит об их важности. Мои наблюдения свидетельствуют о том, что многие сновидения выражают не желание; они предлагают прозрение относительно собственной ситуации человека или личностей других людей. Чтобы оценить эту функцию, нужно рассмотреть особенности состояния сна. Во сне мы освобождены от необходимости трудиться для поддержания своего существования или защищаться от возможных опасностей (только сигнал о непосредственной угрозе способен нас разбудить). Мы не подвержены влиянию социального «шума», под которым я подразумеваю мнения окружающих, житейские мелочи или общепринятые предрассудки. Наверное, можно сказать, что сон – это единственное время, когда мы действительно свободны. Такое положение имеет последствия: мы видим мир субъективно, а не руководствуясь объективной точкой зрения, воздействующей на нас наяву, – то есть той реальностью, которой должны манипулировать. Например, во сне огонь может выражать любовь или деструктивность, но это не тот огонь, на котором можно испечь пирог. Сновидение поэтично, оно говорит на универсальном языке символов, которые по большей части одинаковы для всех времен и всех культур. Это тот универсальный язык, который, вместе с поэзией и искусством, создало человечество. Во сне мы видим мир не таким, каким должны его видеть, чтобы им управлять; скорее нам открывается тот поэтический смысл, который мир имеет для нас.