Дневник шпиона - Николай Григорьевич Смирнов

ЛИЧНЫЕ ДЕЛА

26 марта. У меня была княгиня Долгорукая. Она пришла одна, в темном, закрытом платье. Очень сдержанно и с достоинством она сказала мне, что явилась поблагодарить за деньги, присланные в Константинополь, и за все остальное. О записке в цветах не было речи. Я спросил, понравился ли ей Лондон.

— Нет, — ответила она. — Я скучаю здесь. У вас очень мрачная река, хуже нашей Невы. Здесь любят веселиться, но мне это не подходит. Новые танцы и музыка очень грубы. Ах… Только здесь я узнала, что такое тоска…

— Может быть, вы позволите мне развлечь вас немного?

— Благодарю вас, мистер Кент. Мне очень приятно быть в вашем обществе.

Она ушла, высоко подняв голову. Я вспомнил ее на бульваре в Севастополе, и меня поразил тот отпечаток солидности, который наложила на нее Англия. Ведь в Крыму она была похожа на даму легкого поведения. Особенно мне запомнилась сигара в ее зубах. Теперь она держала себя, как особа владетельного дома, пополнела и утратила резкость движений. У нее ясные глаза, как у кинематографической героини, и кажется, что за всю жизнь она не видала несчастья. Может быть, Англия исправила ее? Шесть месяцев она провела со стариком, не проявляя себя с дурной стороны. Дед находит, что англичанки должны брать пример с таких русских.

Прощаясь с княгиней, я обещал, что заеду за ней, и мы отправимся на выставку художественных новинок, которая открывается в Королевской академии в апреле. Она милостиво согласилась.

28 марта. Сегодня я получил извещение, что моя отставка не принята. Мне предоставляется двухмесячный отпуск. Что же мне теперь остается делать?

Я купил "Таймс" за целый год и начал читать. Белые листы газеты покрыли пол моей комнаты, как снег в России покрывает землю. Я начал читать все подряд, как читальная машина. Мысль моя медленно двигается вперед по дням, как человек лезет по лестнице из глубокой ямы. Кое-что я начинаю понимать. Но все же чертовски трудная задача принимать "Таймс" порциями более одного номера в сутки. На это чтение я смотрю, как на испытание, наложенное на меня службой.

Когда я одолею эту огромную стопу бумаги? Ведь я же в отпуску…

3 апреля. Я заехал за княгиней Долгорукой, и мы отправились вместе в академию на выставку. Мы долго бродили по залам и не могли найти ничего для себя интересного. Купающиеся и прыгающие лошади не нравились Долгорукой. Она находила, что ноги у лошадей слишком тонки, а картины — слишком шумливы. На остальное она просто не смотрела. Мы задержались на минуту только перед небольшим полотном, на котором была изображена грядка фиалок.

Глядя на эту картину, я вспомнил фиалки, которые ровно год назад княгиня подарила мне. У меня неожиданно сорвалось:

— А знаете, княгиня, я прочел вашу записку уже в степи, через пять дней после ухода из Севастополя…

Я сказал это и сейчас же смешался. Но с другой стороны, надо же было когда-нибудь напомнить о записке. Нельзя предавать полному забвению то, что было.

Княгиня смутилась. Довольно-таки растерянно она сказала:

— Значит, записка не пропала? А ведь я думала, что вы так и не прочли ее. Что же мне теперь делать?

Она отвернулась. Потом быстро шепнула мне по-русски:

— На нас смотрят молодая дама и старик.

Я оглянулся. Это был полковник Мальмер и Мабель. Полковник сейчас же бодрым шагом подошел к нам и начал расспрашивать:

— Куда это вы пропали, Кент? Я вас не видел ровно год. Впрочем, кажется, вы были в Крыму?

Я познакомил полковника с княгиней и подошел к Мабель. Она сказала мне как ни в чем не бывало:

— Я слышала, что вы были у Врангеля. Как я рада, что вас разгромили. Нельзя же, господа, вечно лезть куда вас не спрашивают. Познакомьте меня с вашей дамой.

И разговор начался.

Из литературных источников я знаю, что английская любовь, не в пример испанской, прогрессирует медленно, тянется годами, сама выискивает себе препятствия, но неизменно кончается браком. В свое время я без особой серьезности отнесся к разрыву с мисс Мальмер. Мне всегда казалось, что она от меня не уйдет. Правда, те же литературные источники никогда не строили пары, подобной нашей. Она — член Рабочей партии, он — агент Интеллидженс Сервис. Это было слишком рискованно даже для Честертона. Но я находил смягчающее обстоятельство для такой комбинации. Женщина не имеет права ставить в минус жениху то, что она прощает отцу. Хотя, конечно, мисс Мальмер, может быть, и не догадывалась, чем именно занимается ее батюшка.

Тон Мабель был вполне добродушным, — за год, очевидно, острота положения сгладилась. Полковник, который делал вид, что ничего не знает о нашей размолвке, взял с меня слово, что я приду к ним в ближайший четверг. Мабель не возражала против этого, и таким образом внешне мир был восстановлен. Мы все вместе еще раз прошлись по залам, критикуя картины.

Во время этого хождения полковник положительно прилип к Долгорукой. Своими вопросами он ставил ее в тупик, я это слышал, разговаривая с Мабель. Чтобы вывести княгиню из тяжелого положения, я постарался объединить нашу компанию, что не укрылось от глаз Мабель. Судя по всему, Долгорукая ей не понравилась.

У подъезда мы разошлись в разные стороны. Прощаясь, Мабель посмотрела на меня печально и длительно. Но ничего не сказала.

Мы сели с княгиней в автомобиль, она долго молчала. Наконец, повторила слова, произнесенные час тому назад:

— А ведь я думала, что записка не попала к вам в руки. Что же мне теперь делать?

— Разве это имеет такое значение? — спросил я. — Если прикажете, я могу забыть о существовании этой записки.

— Нет, — ответила Долгорукая. — Это не так важно. Мое отношение к вам осталось прежним. Вы самый лучший человек, какого мне пришлось встретить за всю жизнь. Но здесь в Лондоне мне хотелось бы немного исправиться. Впрочем, я на этом не настаиваю. Мистер Кейт, можете вы мне ответить на один смешной вопрос: ваше сердце свободно?

— Как будто бы да.

— Слава богу!

И княгиня перекрестилась. Мне показалось это смешным, уж очень непохожим на то, что я привык видеть. Но она сказала:

— Не смейтесь надо мной. После революции я начала верить в бога. Он всегда помогает мне в трудные минуты…

И она тут же без церемоний обняла меня, так что я принужден был свободной рукой опустить занавеску.

Конечно, русские отстали в технике, но в