Агнец - Кристофер Мур

— Я Джошуа из Назарета. — Джош старался говорить ровно и спокойно, однако на слове «Назарет» голос его дрогнул. — А это Шмяк, он тоже из Назарета. Мы ищем Валтасара. Много лет назад он приходил в Вифлеем, где я родился, и искал меня. Теперь я хочу задать ему несколько вопросов.

— Валтасара нет больше в этом мире.

Темная фигура сунула руку в складки хламиды, извлекла раскаленный докрасна кинжал, воздела его повыше и вонзила в собственную грудь. Громыхнул взрыв, что-то ярко вспыхнуло, раздался рев боли, словно кто-то ранил льва. Мы с Джошем повернулись и кинулись на дверь, царапая железо ногтями и стараясь нащупать задвижку. Из наших ртов вырывались бессвязные звуки ужаса — описать их я могу лишь как вербальный эквивалент бега на длинную дистанцию: долгий ритмичный вой, что прервался, когда из легких, взвизгнув, выскочил последний глоток воздуха.

И тут я услышал хохот. Джошуа схватил меня за руку. Хохот стал громче. Джош развернул меня лицом к смерти в пурпуре. Я оглянулся и увидел, как фигура откинула капюшон: под ним оказалась черная физиономия и бритая голова ухмыляющегося человека — очень высокого, но тем не менее — человека. Он распахнул хламиду, и я убедился: действительно человек. Мужчина, стоящий на плечах двух молодых азиаток, которые прятались под складками хламиды.

— Я просто мозги вам трахал, — пояснил человек. И хихикнул.

Он соскочил с плеч женщин, набрал в грудь побольше воздуху, а потом согнулся пополам от хохота и обхватил себя руками. Из его огромных карих глаз текли слезы.

— Видели б вы свои рожи. Девочки, вы заметили? Женщин, одетых в простые льняные мантии, похоже, все это не так сильно развеселило. Судя по лицам, им было неловко и не терпелось оказаться где-нибудь в другом месте, да и заняться чем-нибудь подостойнее.

— Валтасар? — спросил Джошуа.

— Ага, — ответил Валтасар. Он уже выпрямился, и оказалось, что ростом он чуть выше меня. — Простите — ко мне гости заглядывают не так часто. Так ты и есть Джошуа?

— Да, — ответил Джош. По-моему — резковато.

— Я не узнал тебя без свивальников. А это твой слуга?

— Мой друг, Шмяк.

— Без разницы. Тащи сюда своего друга. Заходите. А девчонки пока займутся Ахмадом.

Он зашагал по коридору в глубь горы, и длинная пурпурная хламида драконьим хвостом волоклась за ним по полу.

Мы постояли у двери, не двигаясь, пока не поняли, что стоит Валтасару с лампой свернуть за угол, и мы снова окажемся в непроглядной тьме. Поэтому мы бросились за ним.

Спеша по коридору, я думал о том, в какую даль мы забрались и что оставили за спиной, и вдруг понял, что меня сейчас вырвет.

— Мудрец, говоришь? — сказал я Джошу.

— Мама никогда меня не обманывала.

— Насколько тебе известно.

В общем, сделав вид, что у меня сверхактивный мочевой пузырь, я умудрился выкроить себе достаточно времени в туалете, чтобы дочитать это самое Евангелие от Матфея. Не знаю, что за Матфей его написал, — но уж точно не наш Матфей. Наш щелкал цифирь, как семечки (чего еще ожидать от мытаря), но имя свое на-корябать на песке без трех ошибок был не способен. Тот же, кто сочинил это евангелие, информацию получал явно из вторых, если не третьих рук. Нет, я, конечно, не критикую, но я вас умоляю — он нигде не упоминает обо мне. Ни разу. Я знаю, мое возмущение противоречит смирению, которое проповедовал Джошуа, но ради бога — ведь я был его лучшим другом. Не говоря уже о том, что этот самый Матфей (если это его реальное имя) с великим тщанием описывает всю родословную Джоша вплоть до царя Давида, зато после рождения и появления трех мудрецов в вифлеемском хлеву о Джоше не слышно ничего вплоть до его тридцатилетия. До тридцатника! Как будто от яслей до нашего крещения Иоанном ничего не происходило. Х-хоссподи!

Как бы там ни было, теперь я знаю, зачем меня подняли из мертвых и посадили сочинять это евангелие. Если весь остальной, с позволения сказать, «Новый Завет» — такая же писанина, как Матфеева, о жизни Джоша явно должен рассказать тот, кто был рядом, — я.

До сих пор не могу поверить, что меня там нет. А что тут сделаешь — не спрашивать же Рази-ила, что, к чертям собачьим, там произошло. Видимо, он опять опоздал лет на сто, чтобы наставить этого самого Матфея на путь истинный. Ой, мама, вот уж действительно жуть: ангел-недоумок вместо редактора. Нет, я не могу этого допустить. А конец? Откуда он это выкопал? Посмотрим, что пишет следующий парняга, Марк. Но я бы ни на что особо не рассчитывал.

В крепости Валтасара мы первым делом заметили одно: там нет прямых углов. Вообще никаких углов там нет, и точка. Одни изгибы. Следуя за волхвом по коридорам, с одного уровня на другой, мы даже не увидели ни единой прямоугольной ступеньки. На этажи вели спиральные пандусы, а крепость кляксой растекалась по всей стене, и от любой комнаты до окна — не больше одного дверного проема. Как только мы поднялись выше входа, из окон полился свет, и тот ужас, который мы пережили внизу, быстро испарился. Камень желтее, чем иерусалимский известняк, но на ощупь — такой же гладкий. В общем, полное впечатление, что мы передвигались по отполированным кишкам какой-то живой твари.

— Ты этот дворец сам выстроил, Валтасар? — спросил я.

— О нет, — ответил волхв, не оборачиваясь. — Это место здесь всегда было. Мне просто пришлось выдолбить камень, который его занимал.

— А-а, — сказал я, не поумнев от этих сведений ни на гран.

Ни в какие двери мы не проходили — там были только арки и круглые порталы, открывавшиеся в покои разнообразных форм и размеров. Минуя один яйцевидный проем, задернутый бисерным пологом, Валтасар бормотнул:

— А тут девчонки живут.

— Девчонки? — переспросил я.

— Девчонки? — переспросил Джошуа.

— Да, девчонки, лопухи. Такие же люди, как и вы, только умнее и лучше пахнут.

Вот, я так и думал. Ну, мы ведь парочку тут видели, правда? Я уже знал, что такое девчонки.

Валтасар шагал дальше, пока мы не достигли единственной двери — после входной то есть. Эта была огромна и окована железом — просто монстр, а не дверь, запертая на три железных засова толщиной с мою руку и тяжелый медный замок со странными награвированными письменами. Волхв остановился и вслушался, едва не касаясь ее головой. Его тяжелая золотая серьга блямкнула о засов. Потом повернулся к нам и прошептал — и тут я впервые заметил, что человек этот очень стар, несмотря на звучность смеха и упругость шага.

— Пока вы здесь, можете ходить куда угодно, — сказал он. — Но эту дверь ни за что не открывать. Сюн-цзай.

— Сёнъ-цай, — повторил я Джошу на тот случай, если он что-то пропустил.

— Сёнъ-цай, — кивнул он с полным отсутствием понимания.

Человечество, видимо, по замыслу должно приводиться в действие — мотивироваться то есть — соблазном. Если прогресс — добродетель, то соблазн и есть наш величайший дар. (Ибо что есть любопытство, как не интеллектуальный соблазн? А какой прогресс бывает без любопытства?) С другой стороны, можно ли такую основательную слабость считать даром — или же это продрочка в самом замысле? Соблазн ли виновен в несчастьях человеческих или просто недостаток здравого смысла в ответ на соблазн? Иными словами: кто виноват? Человечество или плохой разработчик? Потому что я не могу не думать, что если бы Господь не запрещал Адаму и Еве приближаться к плодам древа мудрости, человечество по сию пору носилось бы голышом, танцевало от восторга и изумления и блаженно давало бы имена всякой хрени в паузах между харчем, дрыхом и трахом. Таким же макаром, если бы Валтасар прошел в тот день мимо монструозной железной двери и не сказал ни слова, я бы на нее даже не взглянул и, опять-таки, мы бы избежали больших неприятностей. Так меня ли винить за то, что случилось, или все же разработчика соблазна — Господа Бога Самочинного?