Муссолини и его время - Роман Сергеевич Меркулов

казался фигурой безусловно положительной. Политики или журналисты, подобно лорду Керзону или Хемингуэю, наблюдавшие дуче вблизи, были намного более сдержанны в своих оценках, поэтому симпатии английских газетчиков очень пригодились Муссолини следующим летом, в 1923 году, когда фашистская Италия впервые спровоцировала в Европе политический кризис.

Речь шла о «наследии османов», а конкретно – Додеканесских островах, где жили греки и где тогда располагался итальянский военный контингент. И Греция, и Италия апеллировали к англо-французам, в свое время пообещавшим отдать им эти территории, но теперь Лондон и Париж предполагали перепоручить решение этого спора Лиге Наций – организации, созданной после Первой мировой войны для мирного разрешения международных конфликтов. Если для греческого правительства такое развитие событий давало определенную надежду на успешный исход, то Муссолини сразу же занял непримиримую позицию: Италия готова разрешить этот спор только в переговорах с другими великими союзными державами, безо всякой Лиги. Ему претила сама мысль о том, что какое-нибудь «незначительное государство» вроде Люксембурга будет участвовать в определении итальянских границ.

Завязавшийся узел разрубила гибель нескольких итальянских офицеров на греко-албанской границе – находясь в составе специальной комиссии, они помогали определить ее контуры. Заказчики и исполнители убийства остались неизвестными, но случившееся развязало Муссолини руки. Греции был предъявлен очень жесткий ультиматум, принятие которого означало бы, что греки взяли на себя «моральную ответственность» за это преступление, а кроме того, итальянцы потребовали большую финансовую компенсацию. Афины попытались было потянуть время, но в Риме полюбовное согласие и не предусматривалось – в море уже вышел итальянский флот. Италии нужен был повод – и она его получила.

«Удар возмездия» нанесли по острову Корфу. После того как греческий гарнизон, состоящий всего из сотни плохо вооруженных солдат, отказался спускать флаг над крепостью, начался обстрел из корабельных орудий. В глазах мировой общественности итальянцам очень повредило то обстоятельство, что за крепостными стенами укрывалось много беженцев. Это были жертвы недавно закончившейся греко-турецкой войны, а также армянские сироты, оставшиеся без родителей после резни 1915 года, – в ходе обстрела многие из этих несчастных погибли. Тем не менее дело было сделано – после недолгого сопротивления остров оккупировали итальянские войска.

Муссолини объявил это залогом выполнения своих «справедливых требований» и принялся ожидать реакции европейских держав.

Французы, достаточно равнодушные к судьбе проанглийской Греции, в целом отнеслись к случившемуся спокойно, а вот в Лондоне были неприятно удивлены. О войне, разумеется, речь не шла, но надо же было как-то отреагировать на «брутальные действия» итальянцев! Быть может, санкциями или блокадой Корфу? Но тут зазвучали осторожные голоса, призывающие к благоразумию, – если заставить Муссолини отступить публично, то его правительство наверняка падет, а Италию захлестнет анархия. Тогда у союзников появятся проблемы посерьезнее. Это были рассуждения так называемой рутинной государственной мудрости, не способной заглянуть за горизонт. Выкажи тогда Англия и Франция решимость проучить зарвавшегося Муссолини, они избежали бы впоследствии многих трагических последствий.

Но в 1923 году обессилевшие в Мировой войне победители и без того уступили уже слишком многое в бывших Российской и Османской империях, Африке и Азии, продемонстрировав неспособность поддерживать новый мировой порядок. Столкнувшись с сонмом острейших проблем, Лондон и Париж были далеки от желания создавать себе новые, а потому одна только мысль, что им придется вмешиваться в итало-греческий конфликт, уже останавливала их от любого энергичного шага.

Да и стоило ли «антагонизировать» все еще «союзную» Италию? Для Лондона, не желавшего превращения Европы в союз профранцузских государств, Рим являлся намного более значимымсоюзником, нежели греки, а введение санкций представлялось нецелесообразным – британские товары на итальянском рынке заменил бы кто-нибудь менее щепетильный. В итоге англичане предпочли пожертвовать греческими интересами и надавили на слабейшего, заставив Афины принять итальянские требования. И Греция покорилась: Корфу итальянцы оставили, но Додеканесские острова перешли к Италии.

Муссолини торжествовал. Он показал итальянской нации: во внешних делах ее лидер столь же решителен и успешен, что и во внутренних. Его нервы оказались крепче, и он победил, добившись желаемого. Дуче повел себя «недипломатично», но выиграл, а надежды многих на то, что Лига Наций станет мировым форумом для бескровного разрешения вооруженных конфликтов, подверглись жестокому испытанию.

Была ли его неуступчивость блефом? Несомненно, ибо Муссолини не мог не знать, насколько слаб итальянский флот по сравнению с военно-морскими армадами британцев и французов. Он сознательно рисковал, понимая, какими высокими были для него ставки, но в то же время игра «на обострение» не удалась бы ему без веры в собственную силу несгибаемого национального лидера.

Скептики в Италии были посрамлены, а Муссолини ощутил вкус победы, значительно повысившей его самооценку. В Англии на это дипломатическое поражение одинаково отреагировали два совершенно разных человека: Уинстон Черчилль в приватной беседе назвал дуче свиньей, а будущий лидер британских фашистов Освальд Мосли в знак протеста вышел из консервативной партии, посчитав занятую британским правительством позицию попросту жалкой. Так оно и было, хотя сменившие консервативное правительство лейбористы пошли еще дальше и наконец-то передали итальянцам обещанные африканские территории на границе с Эфиопией.

«Победа на Корфу» подняла престиж итальянского правительства в Европе – вслед за Грецией и Югославия поспешила урегулировать свои территориальные споры с Римом. В начале 1924 года между обеими странами был заключен договор о «сердечном сотрудничестве», согласно которому злополучный Фиуме все-таки отошел Италии. Это стало еще одним наглядным подтверждением того, что мир готов был считаться только с сильным.

И все же, несмотря на продемонстрированную готовность открыть огонь, в целом тогдашняя внешняя политика Муссолини продолжала оставаться вполне умеренной. Неистовый противник «красных» одним из первых признал «государство рабочих и крестьян», заключив в 1924 году договор с СССР. Муссолини, который терпеть не мог Швейцарию и ее жителей, торжественно заявил, что у Италии нет никаких претензий к горной республике. В будущем он поставит перед своими легионами задачу покончить с швейцарским «псевдонейтралитетом», а пока удовлетворенные достигнутой внутренней стабильностью Италии и «взвешенной дипломатией» Муссолини англичане и американцы с готовностью пересмотрели проблему итальянского внешнего долга – и пошли на значительные уступки в вопросах общей суммы и условий его выплаты. Лондон был доволен и тем, что Италия не вошла в систему союзов, выстраиваемую французами в Европе, – определенное охлаждение между Парижем и Римом было англичанам только на руку. Британцев успокаивала и неизменно холодная, если не откровенно враждебная позиция Италии по отношению к побежденной в Мировой войне Германии. Нисколько не опасаясь тогда «германских варваров», в 1926 году Муссолини позволил себе резкие высказывания в адрес всех немцев – это было ответом на поднимаемый в Германии и Австрии вопрос о несправедливых