Зазеркалье. Записки психиатра - Наталия Юрьевна Вико

чашке с коньяком и, видимо, представляя тот прекрасный день, когда и он сам сможет вот так, пренебрежительно поглядывая в сценарий, навязанный придурком-продюсером, ничего не понимающим в настоящем творческом процессе, но которого все же приходится терпеть вместе с вечно недовольным сценаристом, сидеть в кресле перед монитором, передвигая командами и жестами людей, аппаратуру и события, а в паузах между съемками трахать глупых девчонок, мечтающих сняться в кино.

– Откуда знание тонкостей съемочного процесса? – живо поинтересовался попутчик.

– Особенности профессии, – туманно ответила Александра.

– Позвольте представиться, – спохватился тот. – Максимилиан.

– Волошин? – с улыбкой поинтересовалась она.

– Нет. Кинокритик, – рассмеялся он, протягивая визитную карточку, извлеченную из портмоне.

– Александра. Врач. Психиатр, – добавила она, решив сразу расставить точки над «i».

– Никогда бы не подумал, что бывают такие психиатры, – заулыбался попутчик, разглядывая ее с нескрываемым восхищением.

– Вы меня на работе не видели, – небрежно бросила она.

– Готов прямо сейчас… – он сделал паузу, – продемонстрировать свою психическую несостоятельность и… в лечебницу. При условии, конечно, что лечащим врачом будете именно вы.

– Сначала надо диагноз поставить, – усмехнулась Александра. – А то вдруг вы на себя наговариваете?

– Так ставьте же скорее, – весело сказал Максимилиан, принимая у стюардессы заказанные напитки и протягивая воду Александре. – Задавайте же свои психологические вопросы, – он выжидательно уставился на попутчицу.

– Ну, и когда же у нас снова будет хорошее кино? – сделав строгое лицо, спросила Александра и отпила глоток воды, со скрытой усмешкой наблюдая за выражением лица Максимилиана, который явно не ожидал такого поворота беседы. – С психологизмом – чувствами, страстями, полутонами, искренней и талантливой игрой актеров, фразами, в которые хочется вслушиваться, с послевкусием и желанием посмотреть еще раз. Когда перестанем американскую жвачку пережевывать? Или перевелись на Руси кинобогатыри? – Она насмешливо глянула на попутчика.

– А кому-нибудь кроме вас, меня и еще небольшой группы зрителей сегодня нужно такое кино? – чуть помедлив, спросил тот. – Ваше здоровье! – пригубил коньяк. – Российский зритель за последние годы настолько оболванен, что размышлять, а уж тем более сопереживать, не желает. Ищет острых ощущений, спецэффектов и компьютерной графики. Целое поколение уже выросло на американском киношном фастфуде. Забежал, проглотил, побежал дальше. Вроде бы перекусил, а тяжесть на желудке быстро пройдет, – он отпил еще коньяка. – Хотя, без всякого сомнения, у американцев есть талантливые фильмы, заставляющие зрителя рефлексировать, задевающие тонкие струны души, но…

– С этим я не спорю, – Александра упрямо наклонила голову, – вопрос в том, почему мы в кино и на телевидении все время пытаемся подражать и копировать не самое лучшее? Повсюду эрзац! Старательно подменяем искренние чувства животными инстинктами и рефлексами, великолепный русский язык – новоязом. А оболваненные подростки жуют попкорн, запивают колой, смотрят на экран и думают: «Блин! Он такой же, как я! И говорит так же! Значит, я правильный», – и уверены, что настоящая дружба – это как в бандитской «Бригаде», а друзья – это братва. Почему развращаем наших девочек, непрерывно показывая и называя «светскими львицами» тех, кого раньше всегда называли… – она помедлила, подбирая слова, – шлюхами и шалавами? Это все умышленно или от собственной пустоты?

– По поводу шлюх и шалав могу вам, сударыня, одно словечко подкинуть, которое моя бабушка покойная еще с дореволюционных времен сохранила. Распутных девок знаете как тогда называли?

– И как же?

– «Горизонталки».

– Спасибо, запомню, – кивнула Александра.

– А по поводу подражания и копирования худшего в наших СМИ скажу так: это война, которую мы, к сожалению, проигрываем. Потому что играем по чужому плану.

Александра вопросительно посмотрела на него.

– «Война смыслов», – пояснил Максимилиан. – Раз невозможно победить Россию военными средствами и затруднительно подчинить экономическими, особенно при высоких ценах на нефть и газ, главным оружием американцев становится навязывание смыслов в собственной трактовке, то есть уподобление противника себе.

– Ну да, есть такой прием нейролингвистического программирования, – согласилась она. – Если хочешь завоевать расположение и доверие собеседника, подстраивайся, повторяя его жесты и слова, становись похожим на него.

– А здесь ровно наоборот, – продолжил Максимилиан, – не подстройка, а навязывание русскому народу собственных ценностей, модели поведения, символов, жестов, мимики, оборотов речи, внедрения новояза, как вы верно подметили. И все это, товарищи, при помощи средств массовой информации, в том числе кинематографа как важнейшего из искусств! – Последние слова он сказал, слегка картавя, подражая интонациям и жестикуляции вождя мировой революции. К счастью ногами на кресло, как на башню броневика, залезать не стал.

Александра рассмеялась.

– Подстраивается большая часть нашей так называемой властной и денежной элиты, – продолжил Максимилиан, – в неудержимом желании понравиться и выглядеть на Западе своими. На случай бегства.

– Без сомнения, знаки, образы и символы для разных людей могут иметь разное значение и восприниматься ими по-разному, – сказала она и, зябко поежившись, отвернула в сторону сопло воздухопритока. – Для китайца крест – это просто пересечение двух палок, а для христианина символы «инь» и «ян» всего лишь завитушки на черно-белом фоне.

– До тех пор, пока у нас есть общие, одинаково понимаемые и принимаемые смыслы, мы способны к национальной самоидентификации. Пока есть эта идентичность, есть русский народ и армия. Но когда уходят одни смыслы, на их место неизбежно приходят другие или их приносят извне, как нам в Россию. И тогда происходит подмена на разных уровнях. Возьмите, к примеру, слово «любовь», – посмотрел с лукавинкой в глазах.

– И что же такое любовь? – с интересом взглянула на него Александра. – Неужели сможете дать определение?

– Любовь – это то, о чем я собирался с вами говорить, когда увидел в шереметьевском ВИПе, и особенно потом, когда оказался здесь, в соседнем кресле, – заулыбался он.

– Насмотрелись в юности фильмов про Эммануэль? – хмыкнула Александра.

– Это вы про ту сцену в самолете? – оживился он. – Так это же не любовь, а секс. Примитивный уровень физического тела, просто похоть.

– Перестаньте, Максимилиан, я серьезно, – нахмурилась она.

– И я серьезно. О подмене смыслов. Американское to make love – это что, по-вашему, «любить»?

Александра промолчала.

– Вот именно, «заниматься любовью», – ответил он сам, – то есть тра-хать-ся. На животном уровне. Да и в любовь, кстати, они не взлетают, а падают. Вспомните to fall in love.

– Куда ж денешься от инстинктов тела