Война "невидимок". Остров Туманов - Николай Шпанов

— Элли!..

Эхо, похожее на грохот снежного обвала, ответило из пропасти. Житков в испуге отпрянул. Ему показалось, что от этого страшного шума рухнут ледяные стены.

Он вернулся в пещеру, снова взял трубку и стал ее разжигать. Но трубка плохо тянула. Житков вынул мундштук, чтобы продуть его. Из мундштука торчал кусочек бумажки. Житков вытащил его и хотел бросить в огонь, но заметил, что на бумажке что-то написано. Развернув испачканный никотином листок, он прочел: «Ищите меня на “Марте”. А.Б.»

Житков узнал руку Бураго.

— Я не завидую ангелам и прочим небожителям. Ведь говорят, будто Господь Бог, создавая человека, избрал образцом свою собственную персону. Любой бронтозавр — сущий ягненок по сравнению с этой копией господина Саваофа. Вы не находите? — Фальк со смехом отставил колбу и пожелтевшими от реактивов пальцами поднял стакан с пивом. — Сольнес, дорогой друг! — Он большими звучными глотками отпил пиво. — Подчас я становлюсь отвратителен самому себе. Хочется бросить все, раз навсегда отказаться от своего страшного открытия, сделать так, чтобы человечество никогда о нем не узнало. Хочется перестать быть самим собой — не быть подобием Всевышнего. Слишком много жестокости в этом проклятом подобии!

Доцент со стуком опустил стакан на стол и, раздвинув длинные худые ноги, остановился перед пастором. Тот сидел в кресле-качалке. От легкого движения его ноги кресло слегка покачивалось. Казалось, все внимание священника было сосредоточено на том, чтобы, качаясь, не расплескать пиво в стакане, который он держал.

— Боюсь, что дискуссия о нравственном облике того, кого вы называете богом, не приведет нас к выводам, за которые меня похвалит церковь, — сказал он. — Но я готов без боя присоединиться к тому, что вы говорите.

— Впервые вижу такого покладистого священника! — воскликнул Фальк.

— Ничто так не раскрывает всех отрицательных сторон профессии, как проникновение в ее тайны. Быть истинным профессионалом — значит не только постичь совершенство своего предмета, будь то механика, сапожное мастерство или религия. Надо добраться до всего, что есть в нем отрицательного. И вот мне кажется, что я — настоящий профессионал.

Фальк молча поднял свой стакан. А пастор продолжал:

— Это позволяет видеть вещи такими, каковы они есть. Я смотрю на них с высоты, защищенной наиболее надежно. Мое место — табу. Но, дорогой доцент, я категорически протестую против охватившего вас пессимизма. Если верно то, что вы говорили о вашей бацилле, то нет сомнений: вы обязаны продолжать работу, непременно продолжать, не подавая вида, что догадываетесь о ее истинном назначении.

— Но ведь, если дело будет доведено до конца, то гунны получат в свои руки страшное оружие. Знай я раньше, к чему это поведет, я ни за какие деньги не пошел бы к ним на службу. Я не позволил бы им сделать из меня невольного пособника их планов!

Пастор вскочил так порывисто, что качалка едва не перевернулась.

— Теперь, когда вы знаете истинное назначение вашей «мирной» бактериологической работы, нельзя от нее отстраняться. Как можете вы, ставший свидетелем унижения своего народа, свидетелем смерти братьев, сестер, отцов, матерей, свидетелем беспощадного разрушения культуры своих дедов и попирания их традиций, — как можете вы, Фальк, говорить, что все это сделано людьми?! Называть фашистов людьми?! Отбросьте старые предрассудки, вбитые в вас школой и церковью! Посмотрите на нациста открытыми глазами. Разве Гитлер и Геббельс не провели резкую черту под прежней Германией? Разве они сами не заявили, что гитлеризм не имеет ничего общего с культурой прежних немцев? Можно только пожалеть о том, что еще не объявился новый Дарвин. О, он, наверное, нашел бы объяснение тому пути, который ведет гитлеровцев от высших форм развития обратно к орангутангу. Во имя гуманности, во имя высшей человечности можно говорить только об одном: уничтожать фашизм любыми средствами, любой ценой. Нужно не только парализовать ваше страшное оружие, но знать, как в случае надобности обратить его против самого же фашизма, прежде чем он успеет им воспользоваться. Тут я снова готов стать священником: «Поднявший меч от меча и погибнет»… Вот поэтому-то мне и хочется немного подробней знать о вашей бацилле.

Пастор умолк. Прошелся по комнате.

Фальк опустился в свое кресло. Его большая голова, окруженная серебряными прядями седины, лежала на спинке. Лицо казалось прозрачным от залившей его бледности.

— Может быть, вы и правы, — тихо проговорил он. — И все же… страшно.

— Чего? — спросил пастор. — Или кого?

— Самого себя. Своей совести…

— Опишите суть своих работ, и я ручаюсь: мы найдем путь, удовлетворяющий этого строгого судью.

— Сядьте! — вдруг раздраженно крикнул Фальк. — Вы мешаете мне своей ходьбой!..

И едва пастор опустился в другое кресло, как доцент начал:

— Когда-то врачи были поставлены в тупик появлением новой болезни. Она получила название «миланской проказы» или «миланской рожи». Больные погибали при явлениях расстройства питания и при симптомах мозговых страданий. Позже эта болезнь, обнаруженная во многих других местах Европы и Америки, получила название пеллагры. Мы знаем ее как одну из форм авитаминоза. Он является не чем иным, как результатом отсутствия в питании некоторых компонентов комплексного витамина «В». Сотни тысяч людей заболевали ею в годы пеллагрических эпидемий. Современная наука о питании преодолела это зло. Цивилизованный человек получает нужное ему количество витаминов. Но вот представьте себе, что произойдет с организмом, если он вовсе не сумеет получать этот витамин. Пеллагра станет неизбежной и быстро прогрессирующей. Беда в том, что современный человек, особенно живущий в условиях больших городов, промышленных центров, почти совершенно лишен той пищи, в которую природа вложила нужные организму витамины. Ведь нам приходится искусственно возмещать этот недостаток. Но что будет, если мы не только лишим организм витамина, а еще искусственно понизим сопротивляемость явлениям авитаминоза? Течение болезни сделается интенсивней. Будут поражены самые жизненные функции организма. Остается сделать этот процесс настолько активным, чтобы болезнь развивалась не месяцами и неделями, а часами, может быть, минутами. Так вот: довести человека до полной прострации, до совершенного истощения в несколько минут — вот задача, которая была передо мной поставлена. Тогда я еще искренне верил, будто это необходимо для того, чтобы найти такое же верное противоядие — найти способ бороться с этой «белой смертью». И лишь позже мне стало ясно, что поиски «белой смерти» — самоцель для тех, кто финансировал мою работу, кто ловко завлек меня в свои сети, — для гитлеровцев.

— Но к чему все это? — возразил терпеливо слушавший пастор. — Не проще ли было бы, например, задушить человека каким-нибудь газом, отравить его быстро действующими веществами?