Эйнштейн - Максим Чертанов

Вернулись в Цюрих, в один из дней Ганс пришел, как договаривались, на встречу с отцом в Политехникум, и вдруг… Эйнштейн — Эльзе, 21 апреля: «…во время путешествия наши отношения с Гансом Альбертом были такими нежными… Он убеждал меня поговорить с его матерью. Когда я решительно отказался, он надулся, убежал и не вернулся. Так все и осталось; и я не видел ни одного из детей с тех пор и больше не назначал встреч. Мне надо видеть их, только когда они не находятся под влиянием их матери; только так можно избежать конфликтов… Сегодня я еду в Люцерн и остаюсь до утра вторника… Я хочу еще задержаться на день в Деттингене, но потом сразу в Берлин. Я, честно говоря, изголодался, потому что был так долго лишен тебя и компании маленьких кокеток… Поцелуй маленьких кокеток за меня». (Маленьким кокеткам было: Илзе — 19 лет, Марго — 17; раньше он их называл просто «твои детки».) Все же он вернулся в Цюрих, но с Гансом встретиться не удалось; он сказал Бессо, что совершенно разбит и душевно сломлен…

5 мая он сменил Планка на посту президента Немецкого физического общества: отнесся ответственно, не прогуливал, как в молодости, также добросовестно делал все, что требовала Академия наук. В июне опубликовал статью о гравитационных волнах: движение тяжелых тел в космосе порождает «отрывающиеся» от них и свободно пульсирующие волны, которые, в свою очередь, изменяют пространство и время. Непосредственно этих волн до сих пор не наблюдали, но в 1993 году Джозеф Тэйлор и Рассел Халс получили Нобелевскую премию за открытие явления, подтверждающего существование таких волн. Согласно современным представлениям, Вселенную заполняют старые-престарые гравитационные волны, появившиеся после Большого взрыва. Совсем недавно, в марте 2014 года, опубликованы результаты очень длительных наблюдений, подтверждающие их существование. (Сами волны опять непосредственно не наблюдались, и выводы сделаны на основе косвенных данных, однако уверенность в том, что мы значительно больше узнаём о раннем детстве Вселенной, сильно укрепилась.)

В июле Бессо и Цангер сообщили, что Милева больна и ее отправляют в санаторий Теодосианум в Цюрихе; дети остались на попечении экономки, семья Бессо и семья Элен Савич будут о них заботиться. Чем болела Милева — не вполне ясно. Ее мучили боли в спине, удушье: такое бывает на почве длительной депрессии. Эйнштейн — Бессо, 14 июля: «Вы и представления не имеете о хитрости подобных ей женщин». Бессо написал ему довольно резкое письмо, а жена Бессо в постскриптуме назвала его на «вы», чего никогда не водилось; Эйнштейн взял обратно свои слова о притворстве жены, но не смягчился. За детьми, однако, не приехал (чего никак не могла понять его мать), но 25 июля написал Цангеру: «Обещай, что скажешь им, что если их мать умрет, я возьму их к себе. Я справлюсь с воспитанием двоих мальчиков. Я сам буду учить их дома». Маловероятно, что Цангер это передал, — он все-таки лучше понимал, какие вещи можно говорить детям.

В августе состояние Милевы улучшилось. Эйнштейн — Бессо: «Меня это радует… Но если это все же мозговой туберкулез, что весьма вероятно, быстрый конец был бы предпочтительнее долгих страданий». Картер и Хайфилд называют эти слова жестокими. Вряд ли это так. Сам Эйнштейн смерти не боялся, во всяком случае, много раз говорил и писал об этом (в 1953 году отвечал на письмо Эйлин Даннихейзер, которая жаловалась, что боится умереть: «Думать со страхом о конце своей жизни довольно обычно для людей. Это одно из средств, которые природа использует для сохранения вида. С рациональной точки зрения это самый неоправданный из всех страхов, ибо ничего плохого не может случиться с тем, кто умер…»), но болезни и физические страдания его очень пугали.

В довершение несчастий что-то странное творилось с шестилетним Эдуардом: он был развит интеллектуально, но слаб здоровьем, чрезмерно впечатлителен, нервен. Считается, что Эйнштейн никогда его не любил и не интересовался им. Однако в июле 1916 года он прислал умоляющее письмо Цангеру: «Пожалуйста, пожалуйста, напишите, что не так с моим малышом. Я так глубоко привязан к нему, он был всегда такой нежный, такой невинный…» Забрасывал письмами Ганса, но тот был зол и не отвечал. Почему все-таки он не забрал детей? Из эгоизма? Но, вероятно, он просто не считал возможным сделать это при жизни Милевы против ее воли…

Не добившись решительного успеха на Восточном фронте, германское командование решило в 1916 году вывести из войны Францию. 21 февраля началась страшная, длившаяся почти год Верденская битва; Германия потеряла 450 тысяч человек и не продвинулась. До разгоряченных войной патриотов начало доходить, что «что-то пошло не так». Кто виноват? Только сами, но нельзя же это признать. Значит — евреи… Распространялись слухи, что они уклоняются от призыва, что Ратенау — предатель. Летом 1916 года Ратенау писал своему другу Вильгельму Шванеру: «Не пытайся переубедить людей: их вера в коррупцию чужестранцев помогает им жить… Ненависть еще удвоится и утроится…»

Ученые и в войну занимались своими делами. Еще в 1784 году английский астроном Митчелл предположил, что в космосе могут существовать столь массивные звезды, что луч света не способен от них оторваться. Теперь немецкий астроном Карл Шварцшильд, служивший в артиллерии на Восточном фронте, в перерывах между боями читал статьи об ОТО и сумел точно описать, как искривляются пространство и время около идеально сферической звезды; он послал Эйнштейну результаты, которые тот доложил Прусской академии. Оказывается, если звезда очень тяжелая, но компактная, она так сильно изогнет пространство-время, что ничто (даже свет), пройдя чересчур близко (ближе черты, которую мы называем «горизонтом событий»), навсегда «провалится» в эту гравитационную ловушку. Много лет спустя Джон Уилер назвал такие звезды «черными дырами». Никто не знает, что происходит с несчастными, что угодили за горизонт событий; уж наверное что-нибудь чрезвычайно интересное…

Сам же Эйнштейн опять занялся квантами, опубликовав о них три статьи, и, в частности, стал прародителем лазера[21]: в работе «Усиление света посредством вынужденного излучения» он предсказал, что можно насильно — облучая потоком света — заставить кванты скакать с орбиты на орбиту; и если в обычном состоянии кванты совершают прыжки как им заблагорассудится и, соответственно, излучают энергию куда попало, то внешним воздействием их можно вынудить прыгать как нужно и излучать узконаправленный луч. Теперь он уже ничуть не сомневался, что кванты реальны. Но они все больше пугали его. Он считал, что у всего происходящего в физическом мире есть причина и следствие и их можно выявить. С лазером понятно: посветили на атом (причина), и он начинает прыскать квантами, куда вы ему велите (следствие). Но, по Бору, они сами по себе скачут, излучают, поглощают и невозможно предсказать, кто из них на какую орбиту прыгнет, и когда, и, главное, почему. Что ими руководит? Пайс: «О теории относительности он говорил спокойно, о квантовой теории — со страстью. Квантами он был одержим. Гораздо позже я узнал, что однажды Эйнштейн сказал своему другу Отто Штерну: „Я думал о квантовых проблемах в сто раз больше, чем об общей теории относительности“».

В сентябре он жаловался Бессо, что отношение Ганса к нему «достигло абсолютного нуля». Гансу, 26 сентября: «Скажи, ты еще помнишь меня? Мы увидимся еще когда-нибудь?» На следующий день он уехал в Лейден к Лоренцу и Эренфесту, прочел там пару лекций и познакомился с голландским астрономом Виллемом де Ситтером, который нашел бреши в ОТО и тем самым подбил его создать какую-нибудь модель Вселенной. Весь остаток года они с де Ситтером интенсивно переписывались. В итоге Эйнштейн написал, как сообщал Эренфесту, «нечто такое, за что меня могут упечь в сумасшедший дом».