Много шума из-за одного покойника - Шарлин Харрис

Я смотрела в пол, выжидая, пока он окончит молоть языком, потому что постель, казалось, обрела дар речи и взывала ко мне все громче и выразительнее. С усилием я подняла глаза на Джоэла Маккоркиндейла и заверила его:

— Вовсе он меня не испугал. Взбесил — да, но страха не вызвал.

— Что ж, это… замечательно. Должен сказать, что он просит прощения за нанесенные травмы.

— Я повыбила из него дерьмо.

— Он сегодня в таком плачевном состоянии! — вспыхнул святой отец.

Я улыбнулась и подстегнула гостя:

— Давайте ближе к делу.

— Я пришел нижайше попросить вас… Как вы отнеслись бы к тому, чтобы забрать из полиции заявление против него? Норвел раскаивается. Он понимает, что не должен был выпивать, знает, что кругом неправ, затаив на вас злобу. Ему прекрасно известно, что Господь заповедовал нам не обижать ближнего, тем более женщину…

Я прикрыла глаза, задаваясь вопросом, слушает ли пастор сам себя хоть иногда. Пока Маккоркиндейл живописал мне душевные страдания Норвела, я размышляла о том, что если бы не мое давнишнее, пусть и недолгое, столкновение нос к носу со смертью, то мне, чего доброго, захотелось бы прислушаться ко всей этой чуши.

Я подняла руку, призывая пастора замолчать, и жестко сказала:

— Я собираюсь преследовать его по всей строгости закона, и мне дела нет, откажетесь вы впредь от моих услуг или нет. Вы же знали, что он уже неделями не выходит из запоя — не могли не знать! Вам известно, что, несмотря на все его прекрасные уверения, он забудет о них в тот же момент, как увидит очередную бутылку. Вот его настоящая религия! Мне никогда не понять, зачем вы держите у себя этого типа, когда все, у кого есть глаза, уже не сомневаются на его счет. Может быть, у него на вас имеется компромат. Я этого не знаю и знать не хочу, но заявление не заберу.

Пастор, человек сообразительный, все уяснил сразу. Он задумчиво опустил глаза долу, очевидно что-то просчитывая в уме.

— Должен вам сказать, Лили, что некоторые члены нашей общины испытывают по отношению к вам те же чувства. Они не раз интересовались, почему я не избавлюсь от вас. Знаете, Лили, характер у вас — не приведи Господь!

Меня разбирал неудержимый хохот — вероятно, начинало действовать снотворное.

— Вы непостижимая и жестокая женщина, — продолжал свои нападки преподобный Маккоркиндейл. — Меня уже в открытую спрашивают, имеете ли вы право и дальше работать в этом городе, по крайней мере — в нашей добропорядочной общине!

— Меня не колышет, буду я и дальше работать в вашей добропорядочной общине или нет. Но если мне станет известно, что вы подстрекаете моих нанимателей уволить меня только потому, что я «непостижимая и жестокая», то ждите суда и вы. Чтобы постичь меня, достаточно заглянуть в мое прошлое. Что до моей якобы жестокости, предоставьте мне список инициированных мной драк или моих отсидок за решеткой — будет любопытно с ним ознакомиться!

Уязвленная тем, что стала так усердно оправдываться в ответ на притянутые за уши обвинения, я красноречиво указала пастору на дверь и решительно задвинула за ним засов. Моя кровать уже просто вопила. Я была не в силах игнорировать ее призыв, кое-как пробралась через коридор к спальне и даже не вполне запомнила мучительные подробности отхода ко сну.

Проснувшись, я обнаружила на тумбочке рядом с кроватью записку. Должна признаться — и Джоэлу Маккоркиндейлу было бы небезынтересно это услышать, — что на сей раз я действительно испугалась.

Записка оказалась от Маршалла. Своим угловатым бисерным почерком он сообщал мне следующее:

Заглядывал к тебе в шесть, чтобы ехать ужинать в Монтроуз. Пришлось стучать пять раз — только тогда ты открыла, впустила меня, а сама снова пошла в комнату, легла в постель и тут же уснула. Я даже встревожился, но потом увидел конвертик с надписью «Болеутоляющее». Звони мне сразу, как проснешься.

Маршалл.

Прочитав его послание два раза, я уразумела, что бояться нечего, посмотрела на часы — ровно пять. Хм… Осторожно перекатившись к другому краю кровати, я встала и раздвинула планки жалюзи. Темнотища… Значит, пять утра.

— Боже праведный! — сказала я вслух, впечатленная действием предложенных доктором Траш пилюль.

Я бесцельно побродила по комнате, с удовольствием отметив, что после долгого сна чувствую себя несравненно лучше. Самая сильная боль уже отступила. Однако меня беспокоило то, что я впустила Маршалла в дом. Откуда я узнала, что это был именно он? Неужели я точно так же впустила бы кого угодно? Если так, то мне крупно повезло, что больше никто ко мне не постучался… Или стучался?..

Меня охватило внезапное беспокойство, и я принялась обследовать дом. Все осталось в том же состоянии, в каком было накануне. Единственным прибавлением была записка Маршалла да конвертик, в котором лежали еще две неизрасходованные пилюли.

Прибрав чудодейственные анальгетики про запас, я сварила себе кофе и задумалась, на что потратить предстоящий день. В воскресенье у меня выходной, но не по религиозным соображениям, а потому, что, с точки зрения большинства моих клиентов, это наименее подходящий день для уборки. Что ж, я считаю, что заслуживаю полный день для отдыха хотя бы раз в неделю. По утрам я обычно навожу порядок у себя дома или подстригаю лужайку. В час пополудни открывается «Телу время». Я еду туда и провожу в клубе около двух часов, потом возвращаюсь домой и стряпаю себе на неделю, про запас. Иногда беру напрокат фильмы в «Радужном видео» — «Кино широкого спектра» — или, бывает, звоню родителям.

Однако сегодня я поднялась слишком рано, да и вся неделя выдалась явно нетипичной, поэтому ни одно из упомянутых дел не показалось мне заманчивым. Я бегло пролистнула большое воскресное приложение к газете, выходящей в Литтл-Роке, едва скользнув глазами по колонке, где чаще всего сообщалось о побитых женах, брошенных детях и покинутых стариках, и задержалась лишь на тех сведениях, которые могла читать безболезненно. В основном они сводились к извещениям о сбежавших опасных домашних питомцах — на этой неделе, например, пропал удав, — политике и спорту.

Затем я с предосторожностями оделась, надеясь, что телодвижения не разбудят боль в боку, и обрадовалась, убедившись, что худшие ощущения не возобновились. Правда, чувствительность еще оставалась повышенной, сгибаться было легко только в одну сторону, но все это не шло ни в какое сравнение со вчерашним днем.

«Вот и славно, — решила я. — Значит, непокорное недомогание и вялость вполне можно побороть».

Мой дом нуждался в хорошей уборке. Я натянула резиновые перчатки с ощущением, близким к удовольствию. Однако у меня тут же промелькнула мысль, не позвонить ли сейчас Маршаллу или не побежать ли к нему, пока не рассвело, чтобы скользнуть в постель. Впрочем, я тут же отмела подобные соблазны. Они грозили мне зависимостью от него, иллюзией, будто все в моей жизни раз и навсегда изменилось… Я постояла некоторое время, мечтательно разглядывая руки в перчатках и живописуя себе прелести секса с Маршаллом, красоты его тела и радости нового ощущения — быть желанной.