Дети Ржавчины - Михаил Тырин

Ты разве не слышал?

— Слышал кое-что, только... ни черта не понял. Всю ночь потом всякая дурь в голове гуляла.

— Значит, дурь и болтали...

Вокруг нас была густая высокая трава. Лошади буквально купались в ней и радовались, как дети в магазине игрушек. Неподалеку стояло высокое дерево, и Медвежатник вскарабкался на него наблюдать за окрестностями. Оказалось, в пределах видимости «пасутся» с десяток аэроидов, но в нашу сторону ни один пока не направлялся.

— Скоро опять горы, — сказал Подорожник, глядя вдаль.

— Что это значит? — поинтересовался я.

— Да ничего... Там дорога хуже, медленно придется двигаться. А нам хорошо бы до вечера успеть на заставу.

Как ни хотели наши лошадушки отдохнуть после сытного обеда, мы запрягли их и погнали дальше. Следующую остановку запланировали у самых гор, где была река с хорошей чистой водой.

— Что такое иглострел? — спросил я у погонщика, когда мы выехали на дорогу.

— Среди старых вещей иногда встречаются полезные. Иглострел — как раз такая. Кладешь иглу в желобок, сдавливаешь под мышкой рычаги — и она летит так быстро, что невозможно увидеть. Кто умеет хорошо это делать, тот самый сильный воин. Говорят, некоторые могут сбить иглой даже птицу в полете.

— Я ни разу не видел такой штуки.

—Их мало. Потому они и так дороги. У Лучистого есть всего один, и он держит его возле себя. А что тебе до этого?

— Просто интересно.

— Странно. Я думал, ты побольше меня знаешь про иглострелы.

— Откуда?

— Ну... Ты вчера рассказывал про свой город, и про то, что умеешь бороться с посланниками Прорвы. Я думал, у вас есть оружие еще получше, чем иглострел.

— Да, есть... Было. Но я не умею бороться с посланниками. У меня нет больше никакого оружия.

— А ты собираешься возвращаться на свою землю?

— Может быть.

— Я пошел бы с тобой. Но только... — погонщик горько усмехнулся.

— Что? Договаривай.

— Наверно, ты все выдумал. Ни один сумасшедший не может наговорить столько глупостей, сколько я услышал вчера от тебя.

В его голосе не было осуждения. Скорее, он был раздосадован и разочарован, да так серьезно, что мне захотелось немедленно убедить его, доказать, что все сказанное — правда. Вернее, было правдой. Мне казалось, его очень легко убедить — он сам просит об этом.

— А что бы ты там делал? — спросил я. — Там не нужны погонщики-воины.

— Я сражался бы с Прорвой, — твердо ответил Подорожник.

— Разве ты мало сражался за свою жизнь? Тебе не хочется обзавестись ремеслом, спокойно жить в городе?

— Нет. Совсем не хочется. Ремесленники все трусы и обманщики. Я таким не был и не буду.

Редкий солдат хочет стать работником, подумал я. Так же, как и работник не хочет идти в солдаты. У одних способность создавать и строить, у других — разрушать и убивать. Когда человек достигает успеха в одном из этих качеств, его уже трудно переделать.

— Так как победить Прорву? — спросил погонщик, в общем, и не надеясь на ответ. — Ты же сам говорил, что вы умеете это делать.

Мне нечего было ему ответить. Я помнил, как проносятся в небе истребители, как от них отделяются белые дымки, но сам принцип восстановить не мог. Мне не верилось, что аэроиды просто сбиваются ракетами или снарядами — это казалось слишком примитивным. Наверняка секрет был в другом.

— Я ничего не могу сделать один, — признался я Подорожнику. — Сейчас все по-другому, и я знаю об этом не больше, чем ты. Даже, наверно, меньше. Подожди немного, может, нам удастся что-то вспомнить, узнать.

— Ты говорил, что вы умеете... — укоризненно и разочарованно повторил Подорожник.

После полудня мы достигли предгорья. Место представляло собой довольно ровное, засыпанное круглыми камнями плато, из которого тут и там торчали обломки скал. И чем дальше мы продвигались, тем гуще и плотнее громоздились эти обломки, становясь выше и смыкаясь в стены и лабиринты. Дорога стала петлять в узких ущельях. Вскоре мы нашли место для остановки.

По всему было видно, что погонщики облюбовали его давно. Под нависающей скалой чернело старое кострище, на камнях были разбросаны клочки перепрелой соломы, кости, обрывки конной упряжи.

— Надо собрать дров, — сказал Свистун, в упор посмотрев на меня.

— Я пойду с ним, — вызвался Медвежатник. — Все равно ему надо все тут показывать.

Мы пробирались между камней, обламывали сухие ветки кустарника и складывали их в кучи, чтобы на обратном пути забрать с собой. Набралось уже довольно много, но мы продолжали идти и ломать, потому что ветки были очень сухие и сгорели бы, как порох.

Шаги, перестук камней под ногами и наши голоса раздавались так гулко, что казалось, будто мы идем по пустому недостроенному зданию. К тому же из-за игры звуков постоянно мерещилось, что где-то рядом, за соседним камнем ходит некто посторонний. Я останавливался и прислушивался. Медвежатник постоянно меня подгонял.

Так продолжалось, пока мы не добрели до довольно широкой площадки, окруженной отвесными утесами. Камни здесь лежали белые, круглые. Растительности и сухостоя почти не было. Из-за этого место выглядело чистеньким и опрятным, тут приятно было находиться.

— Вон, гляди... — Медвежатник кивнул в противоположный конец площадки.

Я увидел какой-то темный предмет, торчащий из камней. Сделал несколько шагов в его сторону и вдруг остановился. В глазах все пожелтело, будто меня шарахнули дубиной по голове.

Я резко обернулся. Скала! Плоская скала, из которой ветер и песок выдули середину. «Бублик», поставленный набок.

— Я так и знал, что тебе будет интересно, -.донесся как сквозь вату голос погонщика.

— Уйди, — тихо проговорил я. — Пожалуйста, иди куда-нибудь. Оставь меня здесь. Я... я сейчас вернусь.

— Да ты рехнулся?

— Иди, — настойчиво повторил я.

Я не оборачивался, поэтому не видел, ушел он или нет. Скорее всего ушел. Я приблизился к темному предмету, сел на корточки.

Это был остов истребителя, вросший в каменистую поверхность настолько глубоко, что наружу торчала только малая его часть. Несколько ветхих, ржавых железяк, скрепленных воедино.

Более того, это был тот самый истребитель. Уже не истребитель, а памятник над могилой мальчика, который много лет назад отправился с отцом смотреть на умирающий город и встретился в пути с аэроидом. Нелепо, глупо, подло, обидно... Отец, расслабленный последним удачным вылетом, не вспомнил, что в машине уже почти нет боезапаса. Аэроид убил обоих. Сначала отца, потом, уже на земле — мальчика. Этот мальчик — я...

Но почему я все это помню? Ведь вместе с ребенком, чьи кости лежат сейчас под этими камнями, умерли и все его воспоминания. Каким образом это передалось мне, если между нами не было и нет ничего общего — ни единой кровинки, ни клеточки, ни спиральки ДНК?