Великие путешествия античного мира - Лев Ельницкий

Эта же общественная градация выражена символически и в легенде о дарах (плуг, ярмо, секира и чаша), упавших с неба и как бы предопределивших соответствующие социальные категории скифов. Несомненно, что на характеристике социальных отношений скифов у Геродота отразились те же древнеиранские политические представления.

Расположившуюся на каспийском побережье Албанию Страбон ограничивает с севера отрогами Большого Кавказа; те из них, которые спускаются к Каспийскому морю, он называет Керавнскими горами. Это наименование Птолемей прилагает к северным отрогам Кавказа вообще.

С юга Страбон ограничивает Албанию Арменией, тогда как в действительности она должна была граничить с Мидией, тем более что Страбон подчеркивает принадлежность к Албании области племени каспиев, поглощенного албанами, видимо, незадолго до времени Теофана, а ранее того входившего в состав Мидии. Именно в области каспиев протекали через Албанию реки Кир и Араке в их нижнем течении, которые уже у Плиния, ссылающегося на «большинство» писателей, имеют общее устье, хотя еще Птолемей наряду с рукавом Аракса, впадающим в Куру, показывает и его собственное устье. Страбон, однако, пользуясь в данном случае, видимо, Эратосфеном, говорит отчетливо об их раздельных устьях.

Страбон не показывает ни одного населенного пункта Албании, не найдя их, видимо, в своих источниках. В том, что он, помимо Теофана Митиленского, вряд ли располагавшего значительными сведениями, основанными на непосредственных впечатлениях, пользовался также широко сочинениями Аминты, одного из бематистов[52] Александра Македонского, убеждает целый ряд наблюдений. Прежде всего на это указывает описание природы и населения Албании в стиле легенд о «золотом веке», в каком выдержаны описания гипербореев и других легендарных племен, ведущие «счастливый и справедливый» образа жизни.

Страбон сам называет образ жизни албанов «киклоповским», то есть легендарным (XI, 4, 3). Он подробно рассказывает о том, что земля Албании, орошаемая лучше долин Евфрата и Нила, не требует обработки, все в ней произрастает само по себе и плоды лишь в незначительной части используются людьми, обладающими высоким ростом, красотой, простодушием и беззаботностью. Они не имеют гражданского устройства, лишены мер, весов и торгашеских наклонностей и обладают весьма миролюбивым нравом. В их земле водятся прекрасные животные, но также и ядовитые пресмыкающиеся. Албаны и их собаки весьма пристрастны к охоте. В этих рассказах немало параллелей к тому, что можно найти у Аминты в отношении каспийских коней и необычных мышей. Вероятно, из Аминты же заимствован передаваемый Плинием рассказ об албанских собаках необыкновенной силы, подаренных албанским царем Александру, презирающих медведей и поражающих львов и даже слонов.

К реальности Страбон возвращается лишь там, где на основании данных Теофана характеризует вооружение албан как подобное вооружению иберов. С албанами, так же как и с иберами, сражаются совместно горные и кочевнические племена, находящиеся с ними то во вражде, то в дружбе. Относительно общественного устройства албан Страбон, со слов Теофана, сообщает о двадцати шести албанских племенах (родах?), говорящих на различных наречиях и управляющихся отдельными царьками (старейшинами), подчинявшимися, однако, общему царю (племенному вождю).

Религию албанов Страбон характеризует на примере культов божеств плодородия, отождествляемых им с Солнцем, Зевсом и Луной; святилище этих божеств он указывает где-то в западных пределах Албании, у границ Иберии. Все, что он сообщает далее о жрецах этого святилища, являющихся, как и у скифов или иберов, после царей наиболее почитаемыми людьми, и об оракуле этого святилища, аналогичного, вероятно, оракулу анариаков, в особенности же об обычае годичной смены жрецов посредством их убийства, вполне соответствует тому, что известно о культе божеств плодородия у других древних народов, в частности у скифов.

Все же общее впечатление от рассказа Страбона о кол-хах, иберах и албанах таково, будто это сообщение офицера о проделанной им кампании; в этом смысле Страбон несколько приближается к описаниям Юлия Цезаря. Впечатление это обусловливается, несомненно, тем, что Страбон опирался в первую очередь на данные Теофана, не упуская случая сообщить о количестве воинов, характере дорог и проходов, естественных и искусственных укреплениях, судоходности рек. Не исключено, что наряду с описаниями Теофана ему в той или иной форме были доступны донесения Публия Канидия Красса, участника парфянского похода Марка Антония, зимой 36 года до н. э. проникшего к Куре и принудившего иберов и албан к повиновению. О его пребывании на Кавказе и о путях, которыми он шел, Страбон сообщает наряду с упоминанием о путях Помпея (XI, 3, 5). Характеристику племени албанов, основанную на легендах, рассказанных Аминтой о прикаспийских племенах, Страбон, быть может, нашел уже у Метродора Скепсийского или Гипсикрата, если только даже не у самого Теофана, ибо он ссылается на всех трех названных авторов при передаче легенд о кавказских амазонках.

Теофан сообщал об амазонках в связи с рассказом о племенах гелов и легов (речь идет, вероятней всего, об одном, но по-разному перетолкованном имени, звучащем близко к имени гелонов), которых он локализует по соседству с албанами, на с большим трудом поддающейся отождествлению реке Мермадаль. Эту реку на основании уже другого источника Страбон в следующем параграфе называет Мермод (XI, 5, 2); она течет с гор по земле племени сираков (Сиракене) и впадает в Меотиду; у верховьев этой реки живут гаргареи — племя, связанное с амазонками и с их родиной — Темискирой. И наконец, уже на основании третьего источника, излагавшего историю войны боспорского царя Фарна-ка с римлянами, Страбон называет реку, текущую по земле сираков, Ахардеем; эта река, вытекает с Кавказских гор, впадает в Меотиду и по своему положению должна быть отождествлена с современным Манычем. Что же касается имен Мермод и Мермадаль, то в них следует видеть не что иное, как перетолкование того же самого местного наименования, которое слышится в имени Ахардей, — перетолкование, произведенное при этом на «амазонский» лад, по сходству с именем Термодонт.

Отношения амазонок с гаргареями, живущими по склонам Керавнских гор (под этим именем Страбон в данном случае представляет Северный Кавказ вообще), рисуются Метродо-ром и Гипсикратом как отношения, характерные для племен, живущих в условиях группового брака. Так же, как в VI–V столетиях о савроматах, о гаргарейских амазонках сообщается, что они вырезают правую грудь; сражаются на войне, ухаживают за лошадьми и т. п., Страбон, излагая эти мифические рассказы, относится к ним более критично, чем Геродот или Псевдо-Гиппократ. Он не пытается объяснить рационалистически культовые и мифические факты, а лишь старается оттенить их нереальность и неисторичность, что особенно ярко выступает в его интерпретации легенды о встрече Александра Македонского и царицы амазонок Фалестрии (XI, 5, 4).

Впрочем, к рассказам об аргонавтах и о следах их пребывания во внутренних областях Кавказа, равно как и об Армене — эпониме и родоначальнике армян, Страбон относится с гораздо большим доверием, считая их, очевидно, необходимым «идеологическим» придатком сообщений о варварских народах, вводимых посредством подобных легенд в общеэллинскую семью.