Мать - Максим Горький

А сбоку и немного сзади него тяжело шел рослый бритыйчеловек, с толстыми седыми усами, в длинном сером пальто на красной подкладке ис желтыми лампасами на широких штанах. Он тоже, как хохол, держал руки заспиной, высоко поднял густые седые брови и смотрел на Павла.

Мать видела необъятно много, в груди ее неподвижно стоялгромкий крик, готовый с каждым вздохом вырваться на волю, он душил ее, но онасдерживала его, хватаясь руками за грудь. Ее толкали, она качалась на ногах ишла вперед без мысли, почти без сознания. Она чувствовала, что людей сзади неестановится все меньше, холодный вал шел им навстречу и разносил их.

Все ближе сдвигались люди красного знамени и плотная цепьсерых людей, ясно было видно лицо солдат - широкое во всю улицу, уродливосплюснутое в грязно-желтую узкую полосу, - в нее были неровно вкрапленыразноцветные глаза, а перед нею жестко сверкали тонкие острия штыков.Направляясь в груди людей, они, еще не коснувшись их, откалывали одного задругим от толпы, разрушая ее.

Мать слышала сзади себя топот бегущих. Подавленные,тревожные голоса кричали:

- Расходись, ребята…

- Власов, беги!..

- Назад, Павлуха!

- Бросай знамя, Павел! - угрюмо сказал Весовщиков. - Дайсюда, я спрячу!

Он схватил рукой древко, знамя покачнулось назад.

- Оставь! - крикнул Павел. Николай отдернул руку, точно ееобожгло. Песня погасла.

Люди остановились, плотно окружая Павла, но он пробилсявперед. Наступило молчание, вдруг, сразу, точно оно невидимо опустилось сверхуи обняло людей прозрачным облаком.

Под знаменем стояло человек двадцать, не более, но онистояли твердо, притягивая мать к себе чувством страха за них и смутным желаниемчто-то сказать им…

- Возьмите у него, поручик, это! - раздался ровный голосвысокого старика.

Протянув руку, он указал на знамя. К Павлу подскочилмаленький офицерик, схватился рукой за древко, визгливо крикнул:

- Брось!

- Прочь руки! - громко сказал Павел.

Знамя красно дрожало в воздухе, наклоняясь вправо и влево, иснова встало прямо - офицерик отскочил, сел на землю. Мимо матери несвойственнобыстро скользнул Николай, неся перед собой вытянутую руку со сжатым кулаком.

- Взять их! - рявкнул старик, топнув в землю ногой.Несколько солдат выскочили вперед. Один из них взмахнул прикладом - знамявздрогнуло, наклонилось и исчезло в серой кучке солдат.

- Э-эх! - тоскливо крикнул кто-то.

И мать закричала звериным, воющим звуком. Но в ответ ей изтолпы солдат раздался ясный голос Павла:

- До свиданья, мама! До свиданья, родная…

«Жив! Вспомнил!» - дважды ударило в сердце матери.

- До свиданья, ненько моя!

Поднимаясь на носки, взмахивая руками, она старалась увидетьих и видела над головами солдат круглое лицо Андрея - оно улыбалось, онокланялось ей.

- Родные мои… Андрюша!.. Паша!.. - кричала она.

- До свиданья, товарищи! - крикнули из толпы солдат. Имответило многократное, разорванное эхо. Оно отозвалось из окон, откуда-тосверху, с крыш.

Ее толкнули в грудь. Сквозь туман в глазах она видела передсобой офицерика, лицо у него было красное, натужное, и он кричал ей:

- Прочь, баба!

Она взглянула на него сверху вниз, увидала у ног его древкознамени, разломанное на две части, - на одной из них уцелел кусок краснойматерии. Наклонясь, она подняла его. Офицер вырвал палку из ее рук, бросил ее всторону и, топая ногами, кричал:

- Прочь, говорю!

Среди солдат вспыхнула и полилась песня:

Вставай, подымайся, рабочий народ…

Все кружилось, качалось, вздрагивало. В воздухе стоял густойтревожный шум, подобный матовому шуму телеграфных проволок. Офицер отскочил,раздраженно визжа:

- Прекратить пение! Фельдфебель Крайнев… Мать, шатаясь,подошла к обломку древка, брошенного им, и снова подняла его.

- Заткнуть им глотки!..

Песня сбилась, задрожала, разорвалась, погасла. Кто-то взялмать за плечи, повернул ее, толкнул в спину…

- Иди, иди…

- Очистить улицу! - кричал офицер.

Мать видела в десятке шагов от себя снова густую толпулюдей. Они рычали, ворчали, свистели и, медленно отступая в глубь улицы,разливались во дворы.

- Иди, дьявол! - крикнул прямо в ухо матери молодой усатыйсолдат, равняясь с нею, и толкнул ее на тротуар.

Она пошла, опираясь на древко, ноги у нее гнулись. Чтобы неупасть, она цеплялась другой рукой за стены и заборы. Перед нею пятились люди,рядом с нею и сзади нее шли солдаты, покрикивая:

- Иди, иди…

Солдаты обогнали ее, она остановилась, оглянулась. В концеулицы редкою цепью стояли они же, солдаты, заграждая выход на площадь. Площадьбыла пуста. Впереди тоже качались серые фигуры, медленно двигаясь на людей…

Она хотела повернуть назад, но безотчетно снова пошла впереди, дойдя до переулка, свернула в него, узкий и пустынный.

Снова остановилась. Тяжко вздохнула, прислушалась. Где-товпереди гудел народ.

Опираясь на древко, она зашагала дальше, двигая бровями,вдруг вспотевшая, шевеля губами, размахивая рукой, в сердце ее искрамивспыхивали какие-то слова, вспыхивали, теснились, зажигая настойчивое, властноежелание сказать их, прокричать…

Переулок круто поворачивал влево, и за углом мать увидалабольшую, тесную кучу людей; чей-то голос сильно и громко говорил:

- Ради озорства, братцы, на штыки не лезут!

- Ка-ак они, а? Идут на них - стоят! Стоят, братцы мои, безстраха…

- Вот те и Паша Власов!..

- А хохол?

- Руки за спиной, улыбается, черт…

- Голубчики! Люди! - крикнула мать, втискиваясь в толпу.Перед нею уважительно расступались. Кто-то засмеялся:

- Гляди - с флагом! В руке-то - флаг!

- Молчи! - сурово сказал другой голос. Мать широко развеларуками…

- Послушайте, ради Христа! Все вы - родные… все вы -сердечные… поглядите без боязни, - что случилось? Идут в мире дети, кровь наша,идут за правдой… для всех! Для всех вас, для младенцев ваших обрекли себя накрестный путь… ищут дней светлых. Хотят другой жизни в правде, всправедливости… добра хотят для всех!

У нее рвалось сердце, в груди было тесно, в горле сухо игорячо. Глубоко внутри ее рождались слова большой, все и всех обнимающей любвии жгли язык ее, двигая его все сильней, все свободнее.