Крымские каникулы. Дневник юной актрисы - Фаина Раневская

29 апреля 1923 года. Симферополь

Закрыли синагогу на Салгирной улице. Я предполагаю, что там будет какой-нибудь клуб[205]. В Симферополе осталось три синагоги. До революции их было вдвое больше. Не знаю, что стало с нашей таганрогской синагогой, в которой мой отец был старостой. Иногда во сне хожу по Депальдовскому переулку[206], будто поджидаю отца, но ни разу еще не встретила его.

В Мисхоре недавно открылся рабисовский дом отдыха[207]. Когда Р. осведомился о путевках, ему ответили, что крымчанам путевки не положены. Я считаю, что это несправедливо. Равенство так равенство. Жителям Симферополя хочется отдохнуть у моря не меньше, чем жителям Рязани.

3 мая 1923 года. Симферополь

До нас дошли слухи о невероятном успехе, которым пользуется спектакль «Падение Елены Лей»[208]в Петроградском театре новой драмы[209]. Его хвалят на все лады и даже называют «исключительным», а этим словом нынче не бросаются. Хвалят все и всех – пьесу, постановку, игру актеров, художественное оформление, костюмы. Пишут о какой-то невероятной спиральной башне из множества площадок, которая стоит на сцене, и о столь же невероятных световых эффектах. Башня символизирует вихрь истории. С ее площадок свисают веревочные лестницы (я сразу же вспомнила другие лестницы на сцене, виденные мною здесь, в Симферополе). Впрочем, лестницы нравятся не всем. Некоторым критикам они напоминают о цирке. Наш Ж. сразу же увлекся башней и начал ее придумывать, сердясь на то, что ни в одной газете не напечатали ее чертежа. Действие пьесы происходит в Америке. Главная героиня, Елена, – кузина нефтяного короля. Она влюбляется в предводителя рабочих, которого зовут Гэз. Кузен Елены убивает Гэза, рабочие убивают его. В сюжете на первый взгляд нет ничего выдающегося, но тем не менее пьесу хвалят солидные критики. Стало быть, есть за что. Самой пьесы у нас нет, актеров, занятых в ней, мы не знаем. Мы с Павлой Леонтьевной чувствуем себя провинциалами, сброшенными с паровоза жизни. Мечтаем о Москве, подобно чеховским трем сестрам. Пока что получили приглашения из Казани и из Смоленска. Ждем, не ответят ли еще откуда-то.

На Первомай нам выдали сливочное масло и шоколад. Мы радовались как дети.

6 мая 1923 года. Симферополь

Вчера у нас прошло собрание по ликвидации неграмотности в честь дня печати. Удивляюсь, почему день печати нужно отмечать в театре и зачем нам это собрание, если у нас даже дворник грамотный? Бобе майсе![210]

20 мая 1923 года. Симферополь

На прошлой неделе нам пришло письмо из Царицына[211]. Насколько я понимаю (и Павла Леонтьевна тоже так считает), больше нас уже никуда не пригласят. Два письма так и останутся без ответа. Хочется думать, что они где-то затерялись и не дошли по назначению. Не могу допустить, что нам просто не пожелали ответить. Оставлять письма без ответа бестактно. Тем более если в них содержится просьба. У меня странный характер. Мне неловко за людей, допускающих бестактность ко мне. Даже если рассержусь, то после все равно чувствую неловкость. Детская мечта о том, как бы все было замечательно, если бы все люди жили по совести, сидит во мне глубоко. Сказал же рав Гилель: «Не делай другому того, чего себе не желаешь»[212]. Если для нас нет места, то следует написать нам об этом, чтобы мы не надеялись понапрасну.

Выбирать нелегко. Павла Леонтьевна шутит, что лучше бы у нас было всего одно предложение. Выбор усложняется тем, что мы почти ничего не знаем о театрах, которые нас пригласили. За последние годы все изменилось, да так, что кажется, будто прошел целый век. На слухи сильно полагаться нельзя, так же, как и на то, что пишут газеты. Поэтому мы выбираем не театры, а города. Мне хочется в Казань. Меня поддерживает Ирочка, которая собирается учиться в тамошнем университете. Нынче это самый знаменитый университет в России[213]. Павлу Леонтьевну больше привлекает Смоленск. Я готова уступить ей, она уступает мне. Мы колеблемся и никак не можем выбрать. Я предложила бросить жребий, но Павла Леонтьевна считает это неуместным. О том, чтобы нам разъехаться по разным городам, не может быть и речи. Всю свою жизнь до нашей встречи я страдала от одиночества и не хочу снова испытать это горькое чувство. Тата, глядя на наши муки, качает головой и приговаривает: «Так и оставайтесь здесь. Голод пережили, нечего и уезжать». Голод мы действительно пережили, но дело не в голоде, а в нас. Это невозможно объяснить нашей Тате, которая меряет жизнь на свой аршин. Я убеждена, что в глубине души Тата считает, будто мы с Павлой Леонтьевной сошли с ума. Не знаем, каково с продуктами в Казани и Смоленске и какие там цены, а собрались переезжать. Для Таты главной причиной переезда могут считаться только цены и снабжение.

26 мая 1923 года. Симферополь

Сезон заканчивается. Летние гастроли в этом году сорвались. Далеко ехать нет возможности, а разъезды по Крыму сочли нецелесообразными. Кому-то показалось, что если в городе есть свой театр, то другим театрам туда ездить не следует. Это якобы напрасная трата народных денег. Вспомнила анекдот о том, как хелемские мудрецы[214]строили микву[215]. Вместо гастролей будут агитационные выезды. Больше суеты, меньше удовольствия. Мы с Павлой Леонтьевной не отказались бы от возможности объехать напоследок весь Крым, чтобы проститься с ним. Наш отъезд все ближе и ближе, но мы все еще не определились. Какая-то странная нерешительность овладела нами. Такое чувство, как будто от нашего решения будет зависеть вся наша дальнейшая жизнь. Мы горячо убеждаем друг друга в том, что если на новом месте нам не понравится, то это не страшно, и пр. Отыграем один сезон и уедем. Соглашаемся, что не страшно, но определяться не спешим. Это от непонимания и незнания обстановки. Сами не знаем, и спросить не у кого, поскольку никто из наших товарищей не может помочь нам советом.