Рапалло – великий перелом – пакт – война: СССР на пути в стратегический тупик. Дипломатические хроники и размышления - Александр Герасимович Донгаров

представлял собой гремучую смесь взаимопроникающих гражданских войн, бушевавших в России и Финляндии, и их встречных интервенций, т. е. был не только межгосударственным, но и социально – политическим, а для Финляндии, кроме того, с элементами национально-освободительной войны. Поэтому межгосударственный по целям, форме и содержанию Юрьевский договор мог урегулировать одну только эту сторону советско – финляндских отношений; процесс социально-политического и национального примирения остановился где-то на уровне соглашения о прекращении огня.

Ни о каком добрососедстве не было и речи. Действуя через Коминтерн, Москва надеялась взять реванш за проигранную «белофиннам» гражданскую войну. В свою очередь, финляндская политика в отношении РСФСР (а затем СССР) нередко приобретала вызывающий характер. Уже в 1921 г. финскими националистами была предпринята неудачная попытка вооруженным путем «пересмотреть» те статьи Юрьевского договора, которые признавали право России на Восточную (Русскую) Карелию. В 1921–1923 гг. финляндское правительство апеллировало к Лиге наций и Международному суду в Гааге, пытаясь добиться благоприятного для себя решения «карельского вопроса», но безуспешно. Недружественная по отношению к СССР политика официального Хельсинки объективно поощряла экстремистскую деятельность националистов. В 1922 г. ими было образовано «Карельское академическое общество» (АКС), целью которого провозглашалось создание «Суур-Суоми» («Великой Финляндии») путем аннексии ряда советских территорий. На рубеже 1920–1930-х гг. в Финляндии возникло и стало стремительно набирать силу т. н. «лапуаское движение», являвшееся, по сути, финской вариацией фашизма. В 1932 г. движение было запрещено, однако знамя крайнего шовинизма и экспансионизма подхватили другие откровенно реакционные силы.

Советский режим, переживавший колоссальные внутриполитические перегрузки и потому ощущавший себя уязвимым, оценивал эти угрозы как вполне серьезные. В Москве полагали, что финляндское правительство было не прочь «поживиться за счет СССР в случае нападения на него со стороны Японии или в случае интервенции против него вообще». Это мнение содержалось в секретном письме НКИД полпредству СССР в Хельсинки от 5 июня 1934 г. и, потому, не может быть отнесено к разряду пропагандистских уловок [70, с. 373]. Правда, в 1932 г. Советскому Союзу удалось подписать с соседкой пакт о ненападении, но первоначально – по требованию финляндской стороны – только на три года. В результате настойчивости московской дипломатии он был продлен в 1934 г. на 10 лет, однако неприятный осадок остался.

В 1935 г. Финляндия провозгласила нейтралитет, но враждебность по отношению к СССР никуда не делась. Вот всего несколько высказываний ведущих финских государственных деятелей того времени. Президент Финляндии П. Э. Свинхувуд: «Россия – единственный постоянный враг Финляндии»; «Гитлер с финляндской точки зрения лучше, чем Штреземан»; «любой враг России должен быть всегда другом Финляндии». Министр иностранных дел Финляндии А. Ханцелль заверял германского посланника в Хельсинки В. фон Блюхера, что его страна «будет придерживаться антирусского курса» [цит. по: 83, c. 280]. Первый и единственный в межвоенный период визит министра иностранных дел Финляндии в Москву состоялся только в 1937 г. Усилиями финских правых этому визиту был придан чисто протокольный характер. В беседе с германским посланником президент Свинхувуд заверил его, что визит министра в Москву – это «формальность», «ничто не может изменить внешнеполитическую ориентацию Финляндии» [цит. по: 83, с. 285].

Финская пресса, особенно правая, приветствовала желание Германии найти себе жизненное пространство в Восточной Европе, а с СССР разговаривала преимущественно языком оскорблений и угроз. 27 февраля 1935 г. М. М. Литвинов был вынужден обратить на это внимание финляндского посланника в Москве Аарно С. Ирьё-Коскинена: «Ни в одной стране пресса не ведет так систематически враждебной нам кампании, как в Финляндии. Ни в одной стране не ведется такая открытая пропаганда за нападение на СССР и отторжение его территории, как в Финляндии» [26, с. 143].

Легко представить себе, как в Москве после этого могли относиться к финляндской декларации о нейтралитете. Не в восторге от такого нейтралитета были и скандинавские соседи Финляндии. В Швеции, например, утвердилось представление, что «Финляндия готовится к войне против Советского Союза», о чем шведский король Густав V заявил тогдашним финским руководителям. Очень Москву беспокоили распространенные в финском обществе стойкие англофильские настроения, а также внешнеполитическая ориентация официального Хельсинки на Великобританию, которая на протяжении 1920–1930 гг. представлялась Кремлю врагом № 1 во всем мире. Между тем, из ответа на вопрос, можно ли полагаться на нейтралитет соседней страны, для Советского Союза вытекали самые серьезные военно-политические последствия.

Здесь следует отметить, что в целях оправдать силовую политику по отношению к соседнему государству, к которой СССР прибегнет в 1939–1941 гг., понятной задачей противодействия фашистской угрозе, наша официальная историография на протяжении десятилетий пыталась создать представление о якобы господствовавших в Финляндии настроениях германофильства. Такие настроения, действительно, имели место в первые годы независимости и проистекали из чувства признательности Германии за помощь, оказанную в освободительной войне 1918–1920 гг. Тогда же ориентация на Берлин была положена и в основу внешнеполитического курса страны. Однако в 30-е годы происходит постепенная переориентация финляндской внешней политики на Великобританию, а в 1935 г., как было сказано выше, страна провозглашает основой своей внешней политики нейтралитет.

После прихода Гитлера к власти прогерманские симпатии все больше становятся маргинальными и наталкиваются на противодействие правительства, которое видело в них угрозу существовавшему в стране демократическому строю. В циркулярном письме МИД Германии германским дипломатическим миссиям от 2 декабря 1939 г., например, отмечалось, что «Финляндия избегала сближения с Германией и даже отклонила как компрометирующее предложение о заключении пакта о ненападении, хотя с Россией такой пакт имела. В Лиге наций Финляндия […] никогда не защищала германские интересы. Взгляды министра иностранных дел Холсти, в частности его враждебность к Германии, типичны (для правительства страны. – Ред.). Широкие слои населения Финляндии придерживаются экономической и идеологической ориентации в сторону демократической Англии. Соответственно, большая часть прессы настроена по отношению к нам откровенно недружелюбно» [100, с. 14; 23, док. № 85]. По мнению посла В. Шуленбурга, скандинавские страны, в том числе Финляндия, «всегда были против Германии и всячески противодействовали возрождению ее как сильной державы» [36, с. 387]. В беседе со шведским журналистом С. Хединым 16 октября 1939 г. Гитлер так высказался о своем отношении к скандинавским странам: «С тех пор как я пришел к власти, газеты Швеции, Норвегии и Финляндии старались перещеголять друг друга в оскорблениях меня и моих трудов. У меня нет причин для дружественных чувств к странам, чья пресса подвергала меня унижению. Что касается Финляндии, то, принимая во внимание, что Германия в 1918 году оказала Финляндии помощь отправкой экспедиционного корпуса генерала Гольца, мы могли бы рассчитывать на большую благодарность и уважение, чем сейчас [цит. по: 84, с. 118].

Маршал К. Г. Маннергейм в своих мемуарах отмечал, что во второй половине 30-х гг. финляндское правительство