Конец пути - Ярослав Гжендович

Вуко отскочил, потянувшись за спину и пихая крокодила Минотавру под ноги, а потом воткнул мачете под горло противнику. Тот поскользнулся на брусчатке, издав булькающий звук и, брызгая потоком пенной, темной крови, тяжело свалился на спину.

Драккайнен сполз по стене, дыша и выбрасывая изо рта клубы пара, и ждал, пока враг не умрет. Сгреб немного снега и прижал к рассеченному плечу.

Быкоподобный дышал хрипло и все слабее, всякий раз выбрасывая из раны ручеек распыленной крови, из его больших ореховых глаз ручьем стекали слезы, пока зрачки не расширились и не замерли неподвижно.

* * *

Ярко-желтая птаха Фьольсфинна неподвижно сидела на карнизе, ожидая, пока я встану на ноги, подберу мачете и измазанный плащ. На миг взлетает, а потом снова садится на гриме, пока я обыскиваю труп.

— Твитти, я работаю, — поясняю я. — В чем бы ни было дело, оно может подождать.

— Как ты выглядишь? Что у тебя с рукой и лицом? — спрашивает Фьольсфинн, глядя на меня, словно на призрак, что с головой под мышкой готовится идти на школьный бал. — Ты весь в крови!

— У меня был разговор с обитателями твоей утопии, не до конца довольными тем, как живется в Ледяном Саду. В чем дело?

— Она просыпается.

— И?

— Я думал, что это важно.

— Важно, но тут я ничего не могу поделать. Думаю, она в безопасности, а мы решили, что не открываем ей всего. Зажги ей небольшую лампу, пусть не просыпается в темноте. Пусть видит, что ее окружает, что там неопасно и уютно. Я должен себя перевязать, умыться и переодеться в что-то не настолько окровавленное. Как быстро она проснется?

— Дежурная медсестра говорит, что начала шевелиться и открывать глаза.

— Ну, значит, еще немного подождет, — выношу я вердикт, брызгая кровью на камень. — Прикажи дать ей воды и что-нибудь от головной боли. Насколько помню, вода онемения вызывает жестокое похмелье.

* * *

Примерно через час я собираю всех в большом белом зале, который считаю командным центром. У нас тут стол и стулья, камин, в хрустальные окна днем вливается достаточно солнца, а теперь тут горят и тихо шипят газовые лампы.

На простом дубовом столе сейчас мой порванный плащ, покрытый брызгами и пятнами крови, а на нем — скромные трофеи с обоих несчастных мутантов. Я выкупан, переодет, на щеке и плече чувствую, как натягивается кожа, намазанная клеточным клеем, а в мягком свете на порванном сукне лежат ответы. Загадочные, словно пророчество, помещенное во внутренности черной овцы.

Два кривых клинка, цепь с шаром на конце, два мешочка, полных мелочи, маленький кованый нож, не больше пальца длиной, до половины рукояти спрятанный в кожаные ножны, кусочек древесного угля, кусочек мела и завернутая в тряпочку банка жирного красного красителя. А еще небольшой рулон пергамента, покрытый знаками. Несколько простых геометрических символов и несколько строк, написанных разными алфавитами.

— Что с этими мутантами, Фьольсфинн? — спрашиваю я. — Некоторые живут тут, в верхних кварталах, я видел таких и в твоей ближней страже. Чем они отличаются от тех, из Ластовни и Каверн?

— Намерениями. В портовых кварталах обитают не только мутанты. Это места, где могут жить неграждане. Приезжие и те, кто не решился на испытание Садом. Это не дискриминация, просто они так выбрали. Добровольно. Среди прочих там есть мутанты. Такие рождаются обычно рядом с урочищами. Есть в мире и такие места, где их разводят как рабов, с определенными свойствами. Не здесь. В Саду нет рабства.

— А Отверженные Древом? В чем тут дело? — я тыкаю в норвежца чубуком трубки, словно держа пистолет.

— Это немногочисленные эпизоды. Порой при контакте с силами Сада случаются неконтролируемые процессы, результат которых — изменение и случаи автометакреации. Те, кто желает присоединиться к Братьям Древа, знают, чем они рискуют. Во время тренировок в спецвойсках тоже бывают несчастные случаи. Они — под моей ответственностью. Я работаю над обратимостью этого процесса, работаю, чтобы их вылечить. Они получают лекарства.

— А теперь начинают бунтовать, — говорю я. — И кто-то их умело подталкивает. Кто сможет прочесть эти строки?

— Во втором ряду надписи идут на церемониальном амитрайском, — говорит Филар. — «Весной возвратятся истинные боги».

— А вот здесь — по-нашему, — замечает Грюнальди. — «Близится Огненный Змей». «С моря придет гнев». «Один есть закон для чудовища: слабые будут пожраны». «Город для чудовищ» — это что, какой-то неудачный стих?

— Твои мутанты зовут себя «чудовищами», — объясняю я Фьольсфинну.

— «Огонь пустыни придет с моря», — медленно произносит Филар. — И я знаю этот знак. Вот этот перечеркнутый круг. Это Подземное Лоно. Так было в моем городе перед его падением. Прежде, чем моей страной овладела Подземная Мать. Перед этим я видел такие знаки на стенах, рисовали их охрой и вырезали на телах убитых. И похожие надписи, только там было: «Огонь придет из пустыни».

Устанавливается тишина.

— Но зачем он носил это на кусочках кожи? — спрашивает Варфнир. — Чтобы не забыть, или как?

— Это значит, что он не умел писать. Носил при себе уголь, краску и мел, а потом перерисовывал знаки на стену. Нужно проверить, такие ли надписи на них появляются. Каверны нужно взять под присмотр. Проверить, что за теми дверьми. Фьольсфинн, мне нужны карты и планы Сада.

— Каверны не слишком велики, — замечает Филар. — Если мы пошлем туда слишком много шпионов, они быстро сообразят. Я должен идти туда. Я жил над портом, знаю этот район и не вызову подозрений.

Я короткое время колеблюсь.

— Но пойдешь не один. Возьми Н’Деле — в конце концов, он твой человек. А как там твой друг из Долины Скорбной Госпожи? Бывший козлик?

— Его разум все еще спит. Я уже просил мастера Фьольсфинна о помощи, но он не знает, что делать, и боится деять, потому что может превратить Бенкея в чудовище.

— Когда-то ты уже пробудил его из такого состояния.

— Не из такого. Тогда он жил жизнью долины, и с ним можно было поговорить, хотя и с трудом. Теперь он просто лежит и водит глазами или сидит и играет ту проклятущую молитву к Скорбной Госпоже. Я пытался сделать то же, что в прошлый раз, но он даже не взглянул на меня.

Смотрю на Филара, поскольку в голову мою приходит некая мысль, причем без непосредственной связи с Бенкеем.

Потом я смотрю на стол. На рулоны карт, трофеи мутантов, зловещие заклинания на нескольких алфавитах. Не хватает только: «Мене текел фарес» или «Aleho he polis» со стен захваченного Константинополя.

Готовящийся бунт в Кавернах, растущая в силе странная армия безумцев ван Дикена, окруженная фанатичными последователями Фрайхофф со своей пустынной империей в полутора тысячах километров отсюда, зима, осада Дома Огня, пропавший человек Филара, Сильфана, все еще лежащая с медленно срастающейся раной в боку, Пассионария Калло в своей камере, ставшая магической термоядерной боеголовкой, что вот-вот начнет шипеть и тикать, тысячи кораблей, что прибудут весной. Пытаюсь все это уразуметь и упорядочить. Меня не обучали стратегии в глобальном масштабе. Прислали меня, чтобы я вел малые хирургические операции. Нашел нескольких пропавших землян, высвободил их из подвалов или из окруженных деревянным частоколом лесных фортов, затер следы и прибрался, а потом провел персонал станции в точку эвакуации на Пустошах Тревоги, как стадо овец, запустил радиолярию и подождал парома. Быстро, легко и понятно.