Атомные шпионы. Охота за американскими ядерными секретами в годы холодной войны  - Оливер Пилат

Кеннет Мэй подлил масла в огонь тем, что уговорил Рут Макгавни, дочь другого профессора университета, стать коммунисткой и его женой. Партия решила воспользоваться всеми открывшимися возможностями, устроив для молодого Мэя и его жены гигантское новоселье в августе 1941 года. Как железные опилки, притянутые к магниту, непоколебимые поборники партии со всех концов США тихо сошлись к одной точке — кампусу, где были сосредоточены Радиационная лаборатория, «Шелл ойл компани» и другие частные научные учреждения. Одним из гостей был Кларенс Фрэнсис Хиски. Находясь, так сказать, в пересменке между университетами, поскольку он уже ушел из Теннессийского, а в Колумбийском университете в Нью-Йорке его ждали не раньше осени, Хиски нашел время для увеселительной поездки на Западное побережье.

Устроенное для Мэев новоселье стало не только проявлением силы, стоявшей за двумя эффектными новобранцами, но и мобилизацией для дальнейших усилий более скрытного вида. Приехавшие ученые вроде Хиски сделали все, что было в их силах, чтобы выполнить обе задачи. Они останавливали бывших студентов и прежних коллег, чтобы вести с ними нудные беседы в интересах партии. Самого Хиски видели за оживленными разговорами со Стивом Нельсоном, как и с Мэем. Нельсон (который родился под фамилией Месарош в 1903 году в Чагличе, Югославия) легко смешался с эрудированными и очень молодыми гостями; хотя он не был ни юношей, ни ученым, ни эрудитом, в конце тридцатых его натаскали в Ленинском институте в Москве по всем общественным искусствам подрывной деятельности.

Сейчас легко понять, почему из трех главных университетских центров ядерных исследований — нью-йоркского, чикагского и калифорнийского — именно калифорнийский был столь заманчивой целью для шпионажа летом 1941 года. Предыдущей весной — 16 марта 1941 года, если точнее, — группа молодых физиков и химиков, в большинстве своем моложе тридцати лет, работавшая под руководством доктора Гленна Теодора Сиборга и доктора Эдварда Мэттисона Макмиллана, обстреливала уран-238 нейтронами на средних скоростях и обнаружила, что эти нейтроны преобразовали уран-238 в новый элемент, неизвестный в природе, который назвали плутонием. (Сиборг и Макмиллан в 1951 году получили Нобелевскую премию за эту работу.)

Открытие Сиборга — Макмиллана изменило весь ход исследований по делению ядра. Из одной тонны природного урана добывали лишь около шести килограммов урана-235, но при помощи цепной реакции из нее можно было добыть 900 килограммов плутония, который для взрыва годился ничуть не хуже. Уран — редкий элемент. Немыслимое возрастание атомной энергии, которую можно было извлечь из материи, впервые дало некоторую уверенность в том, что взрыв атомной бомбы можно будет произвести еще до окончания войны.

Атомный проект в целом сильно ускорился после доклада, сделанного 11 июля 1941 года доктором Эрнестом Лоуренсом по поводу совершенного в Беркли открытия перед Национальной академией наук, которая рассматривала связанные с ураном вопросы. Заразительный энтузиазм охватил ученых Беркли; казалось, в каждой пробирке и реторте их ждут новые чудеса. Той же осенью профессор Лоуренс переделал свой драгоценный циклотрон в аппарат под названием калютрон и электромагнитным методом произвел в тысячи раз больше урана-235, чем когда-либо производилось раньше. Было запланировано внедрить новый электромагнитный метод в производство на огромном заводе в Теннесси-Вэлли. В течение следующего года на одни только электромагнитные работы в Беркли потребовался персонал, превышающий 1200 человек. Начались расчеты по окончательным исследованиям и зоне сборки бомбы в Лос-Аламосе, штат Нью-Мексико, где доктор Роберт Оппенгеймер, один из самых блестящих новаторов Беркли, должен был стать научным руководителем.

Между тем НКВД-МВД старалось поставить себе на службу каждую мелочь, каждое идеалистическое представление о сталинизме, каждый порыв романтического непонимания России, каждое практическое соображение личного карьеризма в университете, чтобы еще глубже и прочнее окопаться в Беркли. Так как советские шпионы, по-видимому, с самого начала были в курсе дела, встает вопрос о том, кто им сообщил. На самом деле это мог быть любой из множества людей. Мэй, например, знал в Беркли почти всех и вся. Он прожил в городе пятнадцать лет. Мальчишкой он познакомился со всеми важными коллегами отца прямо за обеденным столом. Он знал таких соседей, как Хаакон Шевалье, профессор французского языка и литературы, который какое-то время проучился в ленинградском институте. В свои студенческие дни, преподавая на полставки в Беркли, Мэй познакомился с большинством молодых ученых и технических специалистов Радиационной лаборатории. За исключением двух лет обучения в Европе и России, Мэй не уезжал из Беркли с тех пор, как вырос из коротких штанишек. Кстати, он не был в родстве с британцем Аланом Нанном Мэем, хотя у него были английские родственники со стороны матери, которая происходила из Великобритании. Кроме фамилии, двух Мэев-коммунистов объединял главным образом общий интерес к атомной энергии.

Вскоре после того, как Кеннета Мэя выгнали с факультета, он стал посещать партийную школу подпольной работы в Беркли-Хиллз, в доме Вильгельмины Лоури. Уильям Шнейдерман, лидер компартии штата, работал преподавателем в этой школе.

Сразу же применив новообретенные знания, Мэй организовал кружок по изучению марксизма среди ученых Беркли, работавших на территории кампуса в компании «Шелл ойл» и других. Этот кружок напоминал кружки по изучению марксизма, в которых канадских ученых готовили для шпионажа. Когда почти десять лет спустя его спросили об этом кружке, Мэй, находясь под присягой, смог припомнить только то, что он там преподавал. Когда ему называли каждое имя предполагаемого ученика — Хаакона Шевалье, Джорджа Чарльза Элтентона и его жены Долли, разных университетских преподавателей, — Кеннет Мэй отрицательно качал головой. Он знаком со всеми этими людьми, сказал он, но никто из них не изучал у него марксизм. Он не смог припомнить ни единого имени, ни единого описания внешности своих кружковцев. Это было давным-давно, сказал Мэй. Его ученики, многие из которых были старше его и лучше разбирались в других вопросах, опасались, если не сказать боялись, и могли использовать фальшивые имена, заявил Мэй, оставив нерешенной загадку, каким образом эти ученики могли скрыть свою личность от человека, который и набирал их в класс.

Джордж Чарльз Элтентон, физик компании «Шелл девелопмент корпорейшн», и его жена Долли в те дни подготавливались компартией для того, чтобы сыграть свою роль в коммунистическом атомном заговоре, от наглости которого просто захватывает дух. В 1930 году они побывали в Советском Союзе. Из-за этого их старались разыскать такие молодые фанаты, как Мэй, чтобы убедиться в правоте розовых пропагандистских картинок; по-видимому, чета наслаждалась своим статусом местных оракулов сталинизма. В июле 1940 года Луиза Бранстен, одна из спонсоров партии на Западном побережье, попросила Элтентона направить поздравления советскому съезду физиков во главе с Петром Капицей. Взамен Луиза Бранстен уговорила Григория Хейфеца, советского вице-консула, найти для Долли Элтентон работу в Американо-российском институте. Слушания Комитета Маккаррана в 1951 году раскрыли, что миссис Элтентон в начале сороковых также была связана с конференциями Института тихоокеанских отношений.