Белое золото, черная смерть - Честер Хаймз

Гробовщик и Могильщик выпили пиво и заказали еще. Эрни допил свое и вышел из бара. Гробовщик подошел к автомату и позвонил домой. Абигайль по-прежнему не звонила, но из участка продолжали названивать. Бармен украдкой подслушивал, но Гробовщик не сказал ни слова, а слушал донесение жены и лишь в конце буркнул ей: «Живи дальше». «Психи», — подумал бармен не без удовлетворения.

Не допив пива, они вышли и сели в грузовик.

— Вот бы подключить ее тамошний телефон, — сказал Гробовщик.

— Оттуда она звонить не будет, — возразил Могильщик. — На это у нее ума хватит.

— Надеюсь, у нее хватит ума сохранить себе жизнь, — хмыкнул Гробовщик.

Билли была дома одна, когда Айрис постучала молотком с медной рукояткой в ее черно-желтую отлакированную дверь.

Билли открыла дверь на цепочке. На ней были желтые шифоновые шаровары поверх черных кружевных трусиков. И белая шифоновая блузка с длинными рукавами и черепаховыми запонками на манжетах. Вид у нее был очень обиженный. Ногти изящных голых ног танцовщицы сверкали алым лаком. Как всегда, она была накрашена, словно вот-вот собиралась выйти на сцену. У нее был вид любимой наложницы султана в гареме.

В щелочку она увидела неправдоподобно черную негритянку. В дешевом красном платье она напоминала горничную в выходной день.

— Вы ошиблись дверью, — сказала Билли.

— Это я, — сказала Айрис.

— Кто я? — У Билли расширились глаза. — Голос вроде знакомый, но все равно не узнаю.

— Я, Айрис.

Билли некоторое время оглядывала ее, затем разразилась истерическим хохотом.

— Господи, ты прямо как Топси из «Хижины дяди Тома». Что с тобой стряслось?

— Отвори дверь и впусти меня, — огрызнулась Айрис. — Я и без тебя знаю, на кого похожа.

Все еще хохоча, Билли впустила Айрис, снова заперла дверь и наложила цепочку. Затем, глядя, как Айрис устремилась к ванной, она двинулась за ней со словами:

— Поняла! Ты была в тюрьме!

Когда Билли вошла в ванную, Айрис уже намазывала лицо очищающим кремом.

— Как видишь, была, да сплыла!

— Ну и ну! — сказала Билли, усаживаясь на край ванны. — Кто же тебя выпустил? В газетах писали, ты заложила Дика, а теперь он удрал.

Айрис схватила чистое полотенце и стала неистово тереть лицо, чтобы понять, сошла ли краска.

— Сволочи! — сказала она. — Они хотят, чтобы я навела их на Дика.

— И ты это сделаешь? — ахнула Билли.

— Еще как! — фыркнула Айрис, стягивая с себя красное платье.

Билли вскочила на ноги с криком:

— Я тебе не помощница. Мне всегда нравился Дик.

— Бери его, солнышко, — отозвалась Айрис, сдирая чулки. — Я меняю его — на платье.

Билли с негодованием удалилась, а Айрис, оставшись в чем мать родила, начала всерьез отскребать черноту. Вскоре вернулась Билли и бросила на ванну охапку одежды. Окинув критическим взором тело Айрис, она сказала:

— Ну и досталось тебе, детка. У тебя такой вид, словно тебя изнасиловали трое каннибалов сразу.

— Это было бы забавно, — пробормотала Айрис, втирая в лицо крем.

— Возьми «Пондс», — посоветовала Билли, подавая ей другую баночку. — Зачем зря переводить «Шанель»…

Айрис молча взяла баночку и продолжала обрабатывать кремом руки, ноги, шею.

— Ты и правда ее убила? — осведомилась Билли.

Айрис перестала растираться и, обернувшись, вперила взор в Билли.

— Не задавай идиотских вопросов. Еще не родился тот человек, из-за которого я бы стала убивать. — В ее голосе послышались нотки, от которых Билли стало не по себе. Но ее одолевало любопытство.

— И все же вы с ней…

— Заткнись, — рявкнула Айрис. — Я не знала эту стерву.

— Тебе нельзя здесь оставаться, — сказала Билли, которая явно не верила Айрис. — Они посадят и меня, если найдут тебя здесь.

— Не будь такой ревнивой стервой, — отозвалась Айрис, густо намазанная кремом. — Никто не знает, что я здесь, даже Дик.

Билли улыбнулась своим мыслям и, успокоившись, спросила:

— Как же ты собираешься увидеть Дика после того, как заложила его?

Айрис расхохоталась, словно услышала неплохую шутку.

— Я придумаю хорошую историю насчет того, где найти те деньги, что он потерял. За деньги Дик готов простить все.

— Деньги его движения? Господи! Они же теперь унесенные ветром!

— Знаю без тебя. Но я хочу спалить этого мерзавца.

Билли снова улыбнулась своим тайным мыслям.

— Ну и ну, — сказала она. — Как ты говоришь! Можешь его снять, — добавила она, имея в виду крем. — Я покрашу тебя в коричневый цвет, и ты будешь как новенькая.

— Ты прелесть, — машинально отозвалась Айрис, сосредоточенно размышляя, почему Дику так позарез нужна кипа хлопка.

Пожирая глазами ее нагую фигуру, Билли сказала:

— Перестань меня соблазнять.

В понедельник гарлемский «Сентинел» вышел в середине дня. Гробовщик купил газету в киоске у метро на Лексингтон-авеню в половине второго, чтобы было что почитать во время ленча. Абигайль не звонила, а Пол только что проехал мимо, подав условный знак, что Айрис по-прежнему находится у Билли.

Сыщики хотели поесть там, где их не заприметят свои, во-первых, и где, во-вторых, они не покажутся ни к месту в своих кепках и черных очках. Решено было пойти к Пятнистому, на 116-ю улицу. Там было кафе, хозяином которого был негр с белыми пятнами на коже и супругой-альбиноской.

Пятнистый многие годы оплакивал свою судьбу, говоря, что выглядит как переросшая овчарка, а потом примирился с судьбой и открыл ресторанчик, где подавали ветчину, фасоль и рис. Ресторанчик расположился между церковью и фабрикой по производству тары, боковых окон у него не было, а передние были так плотно занавешены, что дневной свет туда совершенно не проникал. Цены там были слишком невелики, а порции, напротив, слишком большие, чтобы хозяин мог еще позволить себе день-деньской освещать зал электричеством. Его темный ресторанчик привлекал тех, кто укрывался от всеобщего внимания, приверед, которых тошнило от вида мух в еде, бедняков, надеющихся за свои гроши получить побольше, наркоманов, не выносивших яркого света, и слепых, которым было все равно, темно или светло вокруг.

Сыщики заняли столик в задней части зала, напротив двух работяг. Пятнистый принес им рис, фасоль, ветчину, нарезанный стопкой хлеб. Выбирать здесь не полагалось.

Гробовщик отправил в рот полную ложку и задохнулся.

— От такой еды зубы загорятся, — сказал он.