Останься со мной - Маргарита Дюжева

его это устраивает. Он держит все под убийственным контролем: работу, личную жизнь, окружающих его людей. Он так привык. И он не изменится, потому что богатые, взрослые мужики такой ерундой не страдают. Они годами оттачивают характер и не становятся сахарными зайчиками, только потому что какая-то профурсетка дует губы.

Все правильно. Все так, как и должно быть. Надо только напоминать себе об этом почаще, чтобы не было глупых фантазий и ненужной боли.

— Лер, ты говоришь, как маленькая девочка.

Что и требовалось доказать. Он не слышит меня, как и прежде. Не понимает.

— Прости, — обреченно развожу руками, — наверное, я такая и есть.

— Ты прежде всего мать и должна думать о ребенке.

— О, как. Спасибо, что сказал, а то ведь я не знала, — сарказм все-таки выплескивается, — Может расскажешь, как именно я должна осуществлять свое материнство, что обязана дела и как. Просвети, будь другом, а я непременно прислушаюсь к твоему авторитетному мнению. Ты же у нас уже пару часов, как отец.

Я впервые называю его отцом, и тут же становится горько и обидно за Макса. За то, что оба родителя у него не путевые. Я — дурная, Демид — непробиваемый.

Он тоже явно еще не привык к этой роли. У него даже на миг слетает маска невозмутимого сукина сына и во взгляде проскакивает растерянность. Но только на миг.

— Вот именно. Отец. И возможностей у меня гораздо больше, чем у тебя. Как думаешь, где ему лучше будет? В хрущевке хрен пойми в каком районе или в нормальном доме? В элитном саду или …

— Ты опять про деньги? — я не согласна с его доводами, — завалишь его всем, чем он захочет. Будешь откупаться подарками, компенсируя недостаток внимания. И в итоге вырастишь избалованного эгоистичного нахала. Так ты видишь идеальное будущее?

Почему-то при этих словах Демид сдувается. Устало сжимает пальцами переносицу, а потом с непередаваемой горечью переводит взгляд на лобовой окно. Кажется, что за одну секунду ему прилетает как минимум десяток лет.

— Что я такого сказала, Барханов?

— Ничего, — голос у него глухой и сдавленный.

Я не знаю, какие демоны в этот момент танцуют у него в голове, но мне не по себе. Кажется, я попала в какую-то болевую точку.

Проходит пара минут, прежде чем он продолжает:

— В общем, я тебя услышал, Лер.

— Это прекрасная новость…но?

Всегда должно быть «но». Это аксиома.

— Но вы с Максом все-равно никуда от меня не денетесь. Не хочешь переезжать прямо сейчас — хорошо. Я дам тебя время, чтобы свыкнуться с этой мыслью.

— Ого. Вот это уступки. Удивил…

— Сразу говорю, что конца лета я ждать не собираюсь, — он игнорирует мой кривой подкол, — Как только разберемся со Щегловым — едем в деревню за сыном, а пока ты по-прежнему на домашнем режиме. Сидишь дома и никуда не высовываешься. Поняла?

— Да.

— Хорошо. Иди.

Я теряюсь от такой смены настроения, поэтому не спешу выскакивать из машины, хотя еще пару минут назад мечтала об этом.

— Что и это все?

— Пока да.

— Ну хорошо…как скажешь. — неуверенно жму плечами и выхожу на улицу. — Все так все.

Он больше ничего не говорит, только кивает, жестом отправляет меня к подъезду. Мне не остается ничего иного, кроме как подчиниться. Иду, едва чувствуя под собой землю, и не понимаю, что же такого страшного сказала, раз он так отреагировал.

Глава 17

Глава 17

Я в диком шоке. Просто в дичайшем. Не знаю куда себя девать, мечусь по квартире раненым зайцем, заламываю руки, отчаянно вздыхаю и каждый раз, проходя мимо зеркала, шарахаюсь от своей безумной перекошенной физиономии.

До сих пор не могу поверить, что этот разговор состоялся, и я осталась жива. Я честно думала, что он меня убьет. Хладнокровно вывезет за город и закопает живьем под елкой, а Макса заберет себе.

Не закопал. Не забрал. Размяк что ли?

Мне трудно в это поверить, но я точно видела, как в один из моментов в его обычно холодном взгляде проскочила боль. Настоящая, глубинная, такая, что даже у меня по спине дрожь прошла. Правда, он быстро с ней справился, запрятал за своим ледяным занавесом, что снова стал похож на Замороженного, как и прежде.

И все же что-то в нем поменялось. Пока еще неуловимо, едва заметно, но все-таки сдвинулось с мертвой точки. Может, я тешу себя напрасными надеждами, но мне показалось, что он стал человечнее.

Я так взвинчена, что мне не удается скрыть правду от матери. Когда она приходит с работы, я чуть ли не с порога вываливаю ей новости про Демида:

— Мама! Он все знает!

— Кто? — я видать настолько хреново выгляжу, что она шарахается от меня и чуть не роняет на пол пакеты с продуктами.

— Демид! Он знает про Макса.

Все-таки роняет. По полу раскатываются румяные яблоки, вдобавок рвется упаковка и рассыпается рис. Мы с мамой зависаем, глядя на этот натюрморт, а потом она тихо спрашивает:

— Нам пора покупать фальшивые документы и бежать?

— Вроде нет, — я присела и начала подбирать яблоки, — он, конечно, много чего наговорил, но я думала, что будет хуже.

— Максимку забрать хочет?

— Да, — киваю, но видя, как у матери испуганно вытягивается лицо, поспешно добавляю, — не одного! Вместе со мной! Он хочет, чтобы мы переехали к нему.

— А ты что?

— А я не хочу! — упрямо надуваю губы, — и не буду.

Пока я убираюсь в прихожей, мама раздевается, моет руки и проходит на кухню. Я слышу, как нервно она там гремит кружками, и чуть не плачу. Столько нервов я ей измотала, что как только вообще терпит меня? Сестра вон совершенно беспроблемная. Замужем, работает, по выходным стабильно навещает. А я — оторви и выброси. Неудачница, вечно попадающая в передряги.

Высыпав испорченный рис в ведро, иду к ней. Она стоит у окна, пьет чай, смотрит на улицу. Мне неудобно первой заводить разговор, поэтому терпеливо жду, когда сама ко мне обратится

— Он хоть обрадовался, узнав, что у него есть ребенок?

— Да кто ж его знает?

По непробиваемой физиономии Барханова всегда сложно понять, что у него