Тайна Шампольона - Жан-Мишель Риу

Казалось, он готов прислушаться ко всему. И я счел возможным задать ему вопрос, который терзал мне сердце:

— Вы уезжаете еще и потому, что у нас теперь есть Розеттский камень?

Он задумался и долгое время не отвечал. Он явно колебался. Потом все же признался:

— Я ждал знака судьбы — знака подобной силы. Я надеялся. Открытие в Розетте помогло мне принять решение.

— То есть вы все еще хотите разгадать тайну могущества фараонов?

— В Сен-Жан-д'Акре я рассказал вам о самых глубинных причинах моего присутствия на Востоке. Сейчас я рассказал, что собираюсь вернуться. Розеттский камень — достижение бесценное, но недостаточное. Это еще не расшифровка, и я опасаюсь, что это дело затянется больше, чем вы предполагаете. Дорогой Морган, пока у вас нет ничего нового. Я говорю это, зная, что это приглушает ваше воодушевление. Но сколько еще надо ждать, чтобы письменность фараонов была постигнута? Месяцы, годы? А ведь время — это богатство, которого у меня нет.

— Богатство? Но ваше богатство — это Восток. Уезжая, вы его лишитесь…

— Будущее, богатое или бедное, строится на парадоксах.

Мое представляется мне следующим образом: я уезжаю, чтобы вернуться. Во Франции я найду силы, которых мне не хватает здесь. И когда у меня будут средства, в которых мы нуждаемся, я вернусь на Восток, ибо, как я уже сказал, без этой части света ничто не достигнет величия. Клебер будет удерживать Египет, и мы еще найдем Восток фараонов. Времени я противопоставляю надежду.

— А потом?

— Давайте прекратим домыслы. Мне достаточно и настоящего. А оно такое, какое есть. Я уезжаю во Францию, но организую наше присутствие в Египте. А будущее? Давайте подождем, пока сможем прочитать слова фараонов…

В тот день я больше ничего не узнал. Бонапарт торопился и поспешил на этом закончить.

— Что-нибудь еще? — спросил он.

— Ваш отъезд будет воспринят как катастрофа и измена, коим я отныне являюсь сообщником. Как могу я вам гарантировать, что ваше возвращение во Францию останется в тайне?

— Все уже решено. Я оставлю Каир через два дня. А через двенадцать дней погружусь на корабль.

Вот так он мне об этом сообщил. Жестко и без каких-то там нюансов. Я был шокирован. Тотчас же я подумал об Орфее и Фаросе: мы обещали говорить друг другу правду, и я должен им об этом рассказать.

— Вы можете по своему усмотрению выбрать тех, кого проинформируете. Но решайте с умом. Не тратьте времени на предупреждение Бертолле и Виван Денона. Они уезжают со мной. Кроме того, я приглашаю и вас собирать вещи. Вы тоже едете.

Вот так, за два дня до отправления и именно в такой форме, я выяснил, что тоже должен все бросить. Несмотря на меры предосторожности. Институт очень быстро узнал, что два фрегата уже приготовлены и ожидают отплытия недалеко от Александрии. Все обсуждали имена отплывающих. Когда стало известно мое имя, на меня посыпались упреки. Но и сейчас, под конец жизни, я по-прежнему могу торжественно заявить, что не создавал никакого заговора, чтобы благоприятствовать отъезду, кое было воспринято как бегство. Я беру в свидетели Ле Жансема и Форжюри — только их я ввел в курс дела. Они знают, что я оставил Египет по приказу начальника, генерала Наполеона Бонапарта, и что я не был предателем, как потом иногда говорили, нанося мне этим оскорблением ужасную рану. Правда состояла в том, что я разрывался между радостью вновь увидеть близких и горем оставить тех, кто стал мне близок, — Ле Жансема и Форжюри в первую очередь.

— Генерал лжет. Он готовил отправление уже давно, — возмущался Орфей.

— Нет, — прошептал Фарос. — Это внезапное решение…

Мы были в столовой Института. Отправление было назначено на завтра. Уезжать? Оставаться? Мы говорили об этом, а вce остальные пытались узнать, о чем беседовало наше «трио заговорщиков».

— Недавнее и логическое решение, — настаивал Фарос. — И знаете почему?

— Достаточно! — Нервы Форжюри были на пределе. — И не надо заканчивать каждую фразу этими твоими «почему»!

— Бонапарт, — продолжал Фарос, — под Абукиром исчерпал последние силы. Он не может завоевать Восток с теми средствами, которыми располагает, но они достаточны, чтобы Клебер расположился лагерем в Каире. Ученые пока продолжат раскопки в Египте. А Бонапарт поедет в Париж, дабы найти там поддержку своей власти. Этот генерал — гений!

— Он — трус! — проворчал Орфей.

— Это наш последний совместный обед, — сказал Фарос. — Сохраним достоинство, гражданин Форжюри…

— Должен ли я из этого заключить, что ты одобряешь мой отъезд? — вмешался я.

— Это лучшее, что можно сделать, — вздохнул он. — Ты последуешь за Бонапартом. Я размножу копии Розеттского камня и доделаю перевод с греческого. Орфей уезжает в Верхний Египет — надеется отыскать ключ потоньше…

— Что ты об этом думаешь? — спросил я Форжюри.

— Ладно. Раз Бонапарт решил уехать, мы хоть его не упустим.

Разрываясь между сожалением и облегчением, я прошептал:

— Он всегда идет вперед слишком быстро…

— Давайте, — закричал Фарос очень громко, — выпьем за нашу славу и за правду! И давайте назначим встречу здесь или в Париже…

Его неосторожности было достаточно, чтобы несколько членов Института приблизились к нам. Начались вопросы. Я ускользнул от них, сказав, что уезжаю в Александрию, но ничего не уточнял. Эта ложь добавилась к прочим фактам моего обвинительного досье. После моего «бегства» защищать свою честь мне стало еще труднее.

— Что сказать ученым? — спросил меня Орфей.

Это было вечером в день отправления. Мы стояли около здания Института. Экипаж ждал меня, готовый отвезти в штаб-квартиру.

— Надо возобновить работу, вернуться в Верхний Египет.

— А что будешь делать ты?

Я молчал. Чтобы скрыть набежавшие слезы, я мог только обнять двух моих друзей. Пора было садиться в экипаж.

Там уже был Бертолле. Поездка до штаб-квартиры происходила в тяжелом молчании. Я смотрел на Каир и уже сожалел, что уезжаю. Эта ночь 10 августа 1799 года по сей день преследует меня, и даже теперь, когда огонь моей жизни затухает, я все еще страдаю от раны, кровоточащей в моем сердце.

22 августа мы погрузились на борт «Мюирона»,[124]в последний раз вглядываясь в Египет. Он не вымолвил ни слова.

— И что мне теперь делать? — через некоторое время спросил я.

— У нас есть ключ. Теперь надо найти мастера. Новый, свободный ум, который не затронули проблемы и противоречия Института. Неизвестный? Надо его искать и делать это за пределами Египта. Наш дешифровщик, возможно, живет во Франции и ждет нас. Таким образом, ваше возвращение вовсе не означает, что все закончилось.