По волнам жизни. Том 1 - Всеволод Стратонов

— Рад избавиться от лишнего знакомства!

Этот непочтительный ответ вызвал среди правых бурю, и за него учебным начальством Каган был лишен права в течение целого года читать лекции.

В эту пору в Одессе создалось получившее потом известность в России научно-популярное издательство, названное, по предложению А. Р. Орбинского, «Матезис»[159]. На создание этого дела его основатели внесли по 1000 рублей каждый, а именно: А. Р. Орбинский, В. Ф. Каган, астроном-наблюдатель Ф. А. Бабичев. Четвертым был, если мне память не изменяет, Шпенцер, духовный отец Троцкого, в его молодые годы. Мне также предлагали войти в состав основателей, но я отказался. «Матезис», издававший прекрасные переводные книги и не плативший, за отсутствием литературной конвенции, гонораров авторам, с годами расцвел. Последние годы перед революцией его фактическим руководителем был Каган.

Революция принесла для В. Ф. Кагана внезапное осуществление его мечтаний и удовлетворение оскорбленного самолюбия. Теперь он стал полноправным профессором и приобрел влияние в университете.

С водворением большевизма в Кагане произошел заметный сдвиг, создавший, между прочим, перегородку в наших дружеских до того отношениях. Была ли тому причиной его жизнь с постоянным уязвлением личного и национального самолюбия, или же это было отзвуком массового тогда течения в еврейской интеллигенции, но Каган явно стал симпатизировать большевикам. Правда, мне он говорил:

— Меня интересует этот опыт как таковой, но не больше. Я, например, с большим интересом присматриваюсь к деятельности рабочих факультетов. Но, конечно, сам я совершенно чужд большевизма.

В Одессе же молва его упорно причисляла если не к большевикам, то, во всяком случае, к большевиствующим. И основания к этому, разумеется, Каган давал. Он стал членом большевицкого городского совета, занимал видные должности в некоторых советских учреждениях, был в дружеских отношениях с видными местными большевиками и, несомненно, пользовался среди советских властей в Одессе большим влиянием. Нередко он им пользовался в хорошую сторону.

Он не раз спасал арестованных интеллигентов от последствий красного террора; но тень на нем все же лежала.

Большим мужеством в зрелые годы Каган не отличался и, по-видимому, жил все время в Одессе под страхом возмездия за большевизанство в виде еврейского погрома. В Одессе он был слишком на виду. Поэтому его тянуло в Москву, где евреи чувствовали себя в большей безопасности. Благодаря коммунистическим связям и своей деловой репутации по заведованию «Матезисом», он получил в 1922 году крупный пост в Государственном издательстве. Ему даже откупили на казенный счет — во время квартирного кризиса в Москве — хорошую квартиру. В Госиздате он стал ведать фактически всем научным издательством.

Когда в августе 1922 года я был посажен в тюрьму ГПУ на Лубянке, испуганная этим арестом дочь моя[160] обратилась, между прочим, за содействием к В. Ф. Рассчитывала на его коммунистические связи. Каган теперь не только ни в чем не помог, но еще зря напугал мою семью:

— Это очень серьезное дело!

Слышал я уже за границей, что его положение между большевиками все же трудное. В 1932 году я узнал от одного лица, бежавшего из России, что осенью предыдущего года В. Ф. был внезапно арестован и посажен, в условиях строгой изоляции, во внутреннюю тюрьму ГПУ.

А. С. Огаджанов

С Артемием Степановичем Огаджановым, молодым армянином, с подчеркнуто горбатым носом, в первое время студенчества я был ближе, чем с кем-либо другим. Он часто бывал у меня на дому, где к нему проявляла внимание и моя тетка Лидия Ивановна, у которой я жил. Огаджанов часто ходил оборванным. Мы в таких случаях силою снимали с него одежду, а Л. И. зашивала ему его лохмотья, пока Огаджанов сидел раздетый в моей комнате и ворчал по поводу сотворенного над ним насилья.

После беспорядков 1889 года между нами начался холодок. Огаджанова кто-то настроил, будто является несправедливым, что меня не исключили из университета, и это поразило воображение Огаджанова.

— Тебя должны были исключить!

— Может быть, и были должны, но не исключили. Чему ты удивляешься? По-моему, и тебя должны были исключить, а между тем тоже не исключили!

Это последнее обстоятельство ему неправильным не казалось. Под конец наша дружба перешла в сухое знакомство.

Уже на четвертом курсе Огаджанов увлекся армянским революционным движением и отошел от нашего студенческого кружка. Это было, пожалуй, последовательно. Он не раз мне высказывал:

— Существуют две жестоко и несправедливо гонимые нации: евреи и еще больше — армяне!

Затем Огаджанов, не окончив курса, совсем бросил университет. У него в армянских кругах разыгралась какая-то некрасивая романическая история. Потом он уехал в Англию. Говорили, будто он поступил в Лондоне на медицинский факультет.

Говорили также, что он стал активным армянским революционером и, в частности, занимался перевозкою оружия через Персидский залив для армян — повстанцев против турок. Стал деятельным членом армянского революционного общества «Дашнакцутюн»[161]… Затем я его потерял вовсе из виду.

Уже в старости, встречаясь в изгнании за границей с молодыми армянами-революционерами, я слышал от одного из них, будто весьма ими, революционерами, уважаемый Огаджанов живет сейчас в Египте в роли врача.

А. С. Довнар

Однокурсник мой Александр Довнар, к числу близких друзей не принадлежавший. Высокий худощавый блондин, поляк, сильно картавивший. Человек он был весьма порядочный, и мы относились к нему с симпатией.

Это было уже незадолго до окончания курса. Довнар мне рассказывает:

— Я живу теперь на Большом Фонтане. И, знаете, на соседней даче — замечательная брюнетка. Какие глаза! Хочу с нею познакомиться…

— Не влюбитесь только!

Проходит несколько дней:

— Узнал, кто эта брюнетка. Представьте, она оказалась содержанкой Х. Х.