Сезон дождей - Илья Штемлер

– Иду, иду, – подчинился Евсей Наумович. – Кто еще там? – он заглянул в глазок.

На площадке стоял мужчина. Шапка со спущенными ушками прятала его лицо.

– Афанасий?! Ты, что ли? – с досадой произнес Евсей Наумович, приняв мужчину за своего назойливого спасителя. – Чего надо-то?

– Дубровский? – вопросил незнакомый голос. – Примите повестку.

Дурное предчувствие комом набухло где-то в глубине живота Евсея Наумовича.

– Какую повестку?

– Отоприте, узнаете.

Евсей Наумович открыл дверь. В проем ввалился липкий морозный воздух.

– И распишитесь, – мужчина в шапке держал озябшими пальцами серый листок, ручку и ведомостичку для росписи получателя.

Евсей Наумович, не глядя, механически, поставил подпись-закорючку и принял серый листок.

– Вы ведь Евсей Наумович? – запоздало уточнил посыльный и в ответ на кивок Евсея Наумовича добавил: – Ну и морозец сегодня сорвался. А вчера чуть ли не весна стояла. – И, не дожидаясь лифта, поспешил вниз по лестнице.

Евсей Наумович захлопнул дверь и направился в кабинет за очками.

«Сон в руку, – бормотал он, разыскивая на столе очки. – Черные птицы, черные птицы. Не верь после этого».

Повестка предписывала Евсею Наумовичу Дубровскому явиться в Городскую прокуратуру по адресу: Почтамтская, 2/9, в комнату № 17 к следователю по особо важным делам – Мурженко Н.Ф. В случае неявки. И так далее.

2

Машинист поезда метрополитена весело нарушал должностную инструкцию.

– Паровоз идет только до станции «Чернышевская»! – объявлял он на всех встречных станциях от Технологического института.

Лица припозднившихся пассажиров светлели, они улыбались, не без лукавства поглядывая друг на друга.

– Паровоз?! – проговорила тощая гражданка с сумкой на коленях. – Я и забыла, как он выглядит, паровоз-то.

– Пьяный, наверно, – поддержал гражданку пожилой пассажир, что сидел рядом с Евсеем с газетой в руках. – Время позднее, вот он и вольничает без начальства.

– Двери закрываются! – не унимался машинист. – Люди, я люблю вас – будьте бдительны! Не забывайте свои вещи в вагоне поезда.

Вновь ветерком по вагону прошел смешливый ропот.

– Не боись! – отозвалась тощая гражданка. – Все мы бдительны!

– Да, все мы бдительны, – буркнул пожилой пассажир и добавил неожиданно: – Диссиденты.

Евсей скосил взгляд на раскрытые крылья газеты соседа-пассажира. Черный заголовок статьи колебался от вагонного сквознячка. «Позор клеветникам Синявскому и Даниэлю!»

Евсей уже давно просиживал до глубокой ночи у старенькой «Латвии», лавируя тумблером в писке и вое радиоглушилок. Так что Евсей был в курсе событий, да не он один. В обеденный перерыв каждый сотрудник отдела добавлял какое-нибудь словцо, а то и фразу из судебного процесса, выуженную из сообщений зарубежных радиостанций. Но вклад Евсея оказывался наиболее весомым – в районе Парка Победы, где он жил, слышимость оказывалась наилучшей. Физик Эрик объяснял это особой лакуной, в которой частота полезных радиосигналов давила частоту глушилок. Поэтому информацию Евсея в архиве ждали с повышенным любопытством. Московский писатель Синявский под псевдонимом Абрама Терца опубликовал за рубежом какую-то свою рукопись. Вместе с другим писателем, Даниэлем, взявшим псевдоним – Николай Аржак. Власти сочли эту публикацию злостной клеветой на советскую страну. И прокурор требовал впаять предателям-диссидентам соответственно семь и пять лет отсидки. Взбаламутив тем самым всю мировую демократическую общественность.

Честно говоря, Евсей посиживал ночами у радиоприемника из окаянства. А все услышанное происходит в другом мире. Его же мир – с проявлением собственного добра и зла – казалось, настолько проник в его сознание, что Евсей не чувствовал особенных неудобств. Как в старой привычной одежде. И все, что происходило вокруг, пробуждало не более чем любопытство. Конформизм? Да, так и есть. Привычное на то и привычное, что не вызывает отторжения. Даже скудная зарплата Евсея не тревожила – он подрабатывал статьями в газетах и журналах. Тем более что не надо было себя изнурять поиском темы. В Центральном историческом архиве страны темы прятались повсюду, важно не терять азарта. А перо – дерзкое, умное, профессиональное журналистское перо у Евсея не отнять. Однако собственный конформизм являлся скорее внутренним ощущением Евсея, а внешне – в глазах окружающих – Евсей слыл не только демократом, но и кем-то вроде диссидента, человека активно несогласного с существующим строем, человека, будившего крамольные мысли, но на примерах прошлого страны. Взять его статьи по документам Фонда Министерства Внутренних дел царской России. Того же Управления по Цензурному ведомству. Или по Управлению по Делам печати. По донесениям на сочинения Гоголя, Пушкина, Рылеева, Некрасова и других.

Проницательный читатель легко находил перекличку с тем, что происходит сегодня, в 1966 году, но без особого риска для автора, Евсея Дубровского, вольнодумца и диссидента.

– «Чернышевская»! – весело объявил машинист. – Просьба освободить вагоны. Паровоз дальше не пойдет!

Евсею дальше и не надо. Почти пять лет как мать жила у Таврического сада. После обмена, осуществленного Натальей, мать переехала в небольшую однокомнатную квартирку в Калужском переулке, куда сейчас и направлялся Евсей после очередного скандала с женой. Скандалы в последнее время так часто возникали, что представлялись каким-то одним общим скандалом. Проследить первопричину было дело безнадежным. Один из «летних» скандалов Евсею все-же запомнился. Он возник после того, как Евсей случайно встретил Зою – давно забытую лучшую подругу жены. К тому времени Зоя достигла успеха на своем поприще – стала начальником какого-то объединения сберкасс или что-то в этом роде и, кстати, весьма похорошела внешне. Евсей никак не ожидал, что его простодушный рассказ о мимолетной встрече с Зоей вызовет такую злобу жены.

– Не хватало принести всякую грязь в мою постель, – вопила Наталья.

Из яростного потока слов Евсей уловил, что Зоя когда-то лечилась от болезни почек, вызванной вирусами, передаваемыми половым путем. Евсей, не чувствуя своей вины, взъярился и принялся защищать Зою. Чем еще больше распалил Наталью. Они не разговаривали дней десять, пока Андронка не вернулся с дачи Майдрыгиных, родителей Натальи.

Тусклые лампочки фонарных столбов, далекая звездная мешанина. Затерянный город, мрачно подумал Евсей с подозрением оглядывая одиноких припозднившихся прохожих, спешащих в метро. А память продолжала выуживать все новые обиды. Словно вытягивая из воды канат с метками глубины.

Дощатая дверь подъезда стукнула за спиной Евсея резким пенальным звуком.

Пустая шахта лифта, обмотанная проволокой, вероятно, со времен блокады, ржавым позвоночником скрепляла все шесть этажей простуженного дома. Евсей направился к лестнице.