Скандинавия. Разочарованный странник - Катя Стенвалль

Сижу в кафе, читаю. Рядом усаживается молодой папа с сыном лет шести. Ставит перед собой чашку кофе и говорит:

— Кай, хочешь шоколадку?

Тот, конечно, хочет. Быстро засовывает шоколадку в рот и с упоением жуёт. Я тем временем разглядываю папу. Красивый высокий спортсмен в белой футболке и джинсовом приталенном пиджаке, коротко подстрижен, а по краям лица как бы лёгкая небритость. Он сидит и читает книгу, как и я.

Тут Кай доел шоколадку, открыл рот и стал распевать:

— А я без трусов! А я без трусов! А я без трусов!

Минуту, две, три. Он и тихо это говорил, и громко, и быстро, и медленно, и низким голосом, и высоким, и тонким, и толстым, и пел, и орал, и шептал. На самом деле, думаю, ему было интересно слушать, как звучит его голос в помещении с такими высокими потолками. Посетители кафе, наверное, уже стали сходить с ума. Папа невозмутимо читал.

— А папа без трусов! А мама без трусов! А я без трусов!

Мальчик столько раз повторил эту фразу, что она потеряла всякий смысл и стала каким-то набором звуков. Ему было всё смешнее и смешнее, и он уже чуть не падал со стула от смеха. Я представила, как в Питере бы всё кафе набросилось на папу: «Мужчина, мужчина, успокойте своего ребёнка!» И через какое-то время мне и самой захотелось, чтобы папа успокоил ребёнка. Посетители кафе мужественно терпели. Ведь не может же это продолжаться вечно, когда-нибудь сорванцу надоест. Но нет, мальчик продолжал блажить:

— А я без трусов! А кофе без трусов! А булочка без трусов! А все без трусов!

И вдруг он замолчал.

Я отчётливо услышала рядом с собой несколько вздохов облегчения. С улицы доносились всякие городские звуки: шум машин, пение птичек, голоса. Телевизор бормотал в соседнем помещении. Ложечка звякала о стакан с чаем. Ветерок шелестел в занавесках.

Молодой папа, не отрываясь от книги, сказал:

— Кай, хочешь шоколадку?

— Хочу!

Зашуршала обёртка, Кай принялся жевать, и через две минуты раздалось:

— А я без трусов! А я без трусов! А я без трусов!

Думаю, шоколад для него был всё равно что бензин для автомобиля. А папа, наверное, мог спокойно читать только при условии, что мальчик будет распевать свои песни. Если Кай кричит где-то около уха, значит, он жив, здоров и никуда не убежал.

Я ждала автобус на остановке возле школы и футбольного поля. Смотрела на футболистов. Играли мальчики и девочки младшего школьного возраста, лет семи-восьми, с несколькими тренерами. Игра шла полным ходом, только одна девочка плакала у забора. И сразу было видно, что она плакала не от боли, не от обиды, а от злости. У неё было такое злое, просто яростное лицо! Она даже не плакала, а ревела, не капризно, не по-девчоночьи, а как разъярённая женщина, чьему терпению пришёл конец. Будь у неё в руках камень, я бы не решилась стоять рядом с забором.

К ней подошёл тренер:

— Улла, почему ты плачешь? Что с тобой?

— Я злая!

— Почему злая?

— На тебя злая!

— На меня?

— Ты идиот!

— Я идиот, о’кей. Но почему же я идиот? Что я сделал?

— Ты идиот! Ты чёртов идиот!

— Улла, ты сама прекрасно знаешь, что ты заступила за линию, а оттуда подавать нельзя. Правила не я приду…

— Захлопни пасть, идиот!

— Улла, все видели, что ты заступила за белую линию, спроси любого. Я не назло тебе это говорю, спроси у ребят.

— Вы все идиоты! Черти! Я не буду играть в твой футбол!

— Улла, мы все тебя любим, мы хотим с тобой играть.

Тут девочка не просто закричала, а взревела, как пожарная сирена:

— Я НЕ БУДУ ИГРАТЬ В ТВОЙ ФУТБОЛ!!! Я! НИКОГДА! НЕ БУДУ! ИГРАТЬ! В ИДИОТСКИЙ! ЧЁРТОВ! ФУТБОЛ!

Она пнула фонарный столб и быстро пошла прочь, широко шагая и размахивая руками. По дороге она продолжала зло всхлипывать. Вдруг остановилась, посмотрела назад, сорвала с себя сине-жёлтую футболку с надписью «SVERIGE», швырнула её в кусты. Потом, ещё через пару метров, в канаву полетели шорты и кеды. Таким образом Улла и взбиралась по тропинке к калитке своего дома: в трусах и носках, по спине били тоненькие беленькие косички.

Тренер крикнул:

— Улла, если ты вдруг захочешь поиграть в футбол, мы всегда здесь!

Та повернулась и плюнула в направлении футбольного поля:

— Чёрт футбольный!

— С пяти до восьми каждый день! Мы будем тебя очень ждать!

Улла хлопнула деревянной калиткой так, что яблоки посыпались с дерева, и взбежала на крыльцо. Со ступенек соскочила кошка. В следующую минуту я увидела рассерженное личико над перилами: Улла плакала и смотрела, как другие ребята играют в футбол.

Я ехала в метро и вязала. Напротив меня сидели мама с маленькой дочкой. Девочка спросила:

— Мам, а чего она?

— Тётя вяжет.

— Сама вижу. Чего она так быстро вяжет?

— Не знаю, спроси у неё.

Девочка тронула меня за руку:

— Чего ты так быстро вяжешь?

— Мне надо успеть… — Я хотела сказать: «успеть до наступления холодов», но девочка меня перебила:

— …До полуночи? Мам, ей надо успеть связать до полуночи, а то её братья навсегда останутся лебедями.

Мы на севере Швеции, в гостях у старшего брата моего мужа. Вокруг всё белое днём и чёрное ночью. Повсюду лежит глубокий снег, темнеет уже в два, солнце совсем не показывается. Небо в одиннадцать утра чуть-чуть зеленеет, потом розовеет, потом голубеет, и снова опускается мгла. На улице холодно, минус двадцать пять, но обещают потепление.

Сегодня Рождество, светлый праздник. Я с самого утра твёрдо решила не устраивать сцен, не плакать, не ждать несбыточного и ничего не сравнивать. Хотя, конечно, сравниваю.

Вспоминаю рождественский, а точнее, новогодний Питер, тридцать первое декабря. Украшенные ёлки на каждом углу, лампочки, свечки, гирлянды. Ёлочные базары, шарики, дождик, ватные деды-морозы. Безалаберная толчея, запруженный Невский, переполненный Гостиный двор. Все бегут, спешно скупают блестящие игрушки. Осталось всего несколько часов! Дома режутся салаты, жарятся курицы, ожидаются гости. В середине дня надо лечь поспать, потом нарядиться, накраситься, встретить гостей, а в одиннадцать уже сесть за стол и проводить уходящий год. По телевизору станут крутить замечательные старые фильмы, мы будем резать салаты и смотреть одним глазом «Иронию судьбы». А в полночь мы (уже подвыпившие) с удовольствием прослушаем речь президента (уже подвыпившего).