Власов: восхождение на эшафот - Богдан Сушинский

– Но мы будем стараться как можно реже прислушиваться не только к мнению недругов, но и пророков, – произнесла Хейди, слегка наклонив голову и игриво, по-девичьи, скосив на него глазки.

Хейди в одинаковой степени трудно было признать и красивой, и некрасивой. Определение женщин такого типа, скорее всего, лежит где-то вне этих категорий восприятия. Загадочно округленное смугловатое личико, на котором все в меру выразительно и так же миниатюрно; глаза – словно две покрытые поволокой вишенки; прирожденная беспечная улыбчивость, как-то незаметно сменявшаяся некстати приобретенной строгостью, плохо совмещающейся с короткой мальчишеской стрижкой.

– Ну, уж к кому – к кому, а к Мелитте невозможно не прислушаться, – едва заметно улыбнулся Власов. – Она обрушивает на собеседника такой словесный водопад… Впрочем, об отсутствующих не будем…

– И тогда окажемся самыми благоразумными людьми этой горной лагуны, – все с той же нарочитой серьезностью согласилась Хейди. – Хотя замечу: именно Мелитта называет вас «русский генерал генералов».

– «Генерал генералов»? Прекрасно. Так меня еще никто не называл.

– Введите этот чин в своей Русской Освободительной Армии, вместо чина генерал-фельдмаршала.

– Предложение следует обдумать. А пока что нас называют здесь «альпийскими счастливчиками». Имею в виду всех нас, кому удалось хотя бы две недельки отсидеться в этом горном Эдеме, в то время, когда вокруг беснуется война.

– Пусть каждый, кто позавидует вам, генерал генералов, испытает в своей жизни хотя бы часть того, что пришлось испытать вам, – неожиданно потянулась виском к его плечу Хейди. Причем получилось у нее как-то слишком уж естественно, доверчиво, по-семейному.

И голос вроде бы не тихий, но какой-то приглушенно-гортанный. Его приятно слышать, к нему хотелось прислушиваться, как к журчанию весеннего ручейка, едва пробивающегося сквозь тающие сугробы.

– Где именно погиб ваш муж?

По тому, как долго Хейди не отвечала, Власов определил, что вопрос явно не ко времени. Он вдруг вспомнил, что моральные устои, царившие в среде эсэсовцев и их семей, требуют, чтобы вдовы погибших хранили верность павшим воинам хотя бы до конца войны.

Генерал уже решил, что благоразумнее извиниться за бестактность и перевести разговор на что-то более понятное для женщины, привыкшей к бездумью курорта, но Хейди довольно холодно объяснила:

– Насколько мне известно, это произошло где-то на Восточном фронте. – Она вопросительно взглянула на русского генерала, словно вопрошала, не его ли солдаты повинны в гибели супруга, и уточнила: – В России.

– Этот проклятый Восточный фронт, – извиняющимся тоном пробормотал командующий.

– Впредь мы не будем говорить ни о фронте, ни о гибели моего мужа, – пришла ему на выручку Хейди. Она едва достигала плеча Андрея. К тому же во взгляде ее, в овале маленькой девичьей головки таилось нечто такое, что эту женщину хотелось погладить, как ребенка, и сочувственно приласкать. Сорокатрехлетнему генералу понадобилось немало твердости, чтобы удержаться от этого инстинктивного порыва.

– Вы правы, Хейди: впредь – ни о фронте, ни о гибели, – согласно кивнул Власов.

Они давно обогнули скалу и теперь медленно брели по кромке плато. Санаторий, с его постройками и озером, они осматривали отсюда, словно из поднебесья, с которого не хотелось спускаться.

Храня неловкое молчание, генерал и Хейди достигли гребня, за которым открывался небольшой, с немецкой аккуратностью распланированный городок. Отделенный от санатория каменным валом беззаботности, он жил обыденной провинциальной жизнью. Как и во все остальные города, туда приходили похоронки. Авиация противника, великодушно щадившая санаторное предместье «Горной долины», тоже не раз наведывалась сюда, о чем свидетельствовали черневшие в разных концах города руины.

– Вы живете на одной из этих улочек?

– Можно сказать и так. У нас там небольшой особняк, в котором осталась моя мать. С тех пор как я стала заведовать санаторием, мне отвели номер во флигеле, у второго корпуса. Разве Штрик-Штрикфельдт не говорил вам об этом?

– Обошелся, как видите, без подробностей.

– Странно. Выкрашенный в зеленый цвет двухэтажный флигель, что-то вроде отеля для медперсонала. Как вы думаете, общественное мнение санатория простит нас, если мы с матерью осмелимся пригласить вас к себе? – неожиданно спросила Хейди, на минутку останавливаясь и заглядывая генералу в глаза.

– Ему придется смириться с этим вашим желанием, – ответил Власов, а мысленно добавил: «Как и мне самому».

– Я того же мнения, – осталась Хейди довольна тем, сколь ненавязчиво ей удалось преподнести генералу это свое предложение. – В конце концов, у каждой женщины из обслуживающего персонала, как правило, есть любовник. Такова грешная жизнь святой обители, именуемой «Горной долиной».

– Такова жизнь вообще, где бы она ни теплилась.

В знак согласия Хейди озорно встряхнула неподатливыми кудряшками.

– Из рассказов Вильфрида вы представали куда более суровым и целеустремленным, чтобы не сказать «человеком не от мира сего».

– Подчиненные мне офицеры рассказали бы вам о вещах пострашнее, нежели умудрился поведать капитан Штрик-Штрикфельдт. Он попросту щадил вас, поскольку, как я понял, давно влюблен.

– Давно и безнадежно, – рассмеялась Хейди. – Настолько безнадежно, что даже не способен был вызвать ревности у моего мужа.

– Боюсь оказаться не более чувствительным к его страданиям, нежели ваш муж.

О Восточном фронте и похоронках на время было забыто. Как, впрочем, и о руинах притаившегося в горной котловине городка.

– Не говорите так, мой генерал генералов. Вы должны ревновать меня, должны сгорать от ревности.

– Постараюсь сгореть при первой же возможности, доктор Хейди, – вежливо склонил голову Власов, придавая великосветский лоск своей двусмысленности. – Кстати, я не знал, что капитан так давно знаком с вашей семьей, и уж тем более не догадывался, что он знал вашего мужа.

– Благодаря моему мужу капитан все еще находится в Германии, а не в окопах посреди России.

– Притом, что сам он погиб в тех же окопах, в которых должен был добывать свою воинскую славу Штрик-Штрикфельдт?

Прежде чем ответить, Хейди взошла по едва приметной тропинке на вершину невысокого холма и задумчиво посмотрела вдаль, в пространство, открывавшееся в створе между двумя скалами.

– Сами вы, там, в России, остались бы в тылу, если бы вам представилась такая возможность?

– Нет, – решительно покачал головой Власов. – Это невозможно, я – кадровый военный. Даже если бы по каким-то причинам меня признали негодным к службе, все равно нашел бы способ взять в руки оружие. Ополченцем стал бы, ушел бы в партизаны, сражался бы в подполье, – горячечно убеждал он, забыв при этом, что весь его воинственный порыв направлен сейчас против немецкой армии.