Анатомия любви - Марина Крамер

кажется, что теперь моя очередь задавать вопросы? Я ответил тебе на два, так что за тобой должок, — улыбнулся Семен.

Аня пожала плечами:

— Спрашивай. Но не очень надейся, что я скажу правду.

— Это почему?

— Жизнь у меня такая, — загадочно сверкнула глазами девушка.

— А-а… ну ладно. Так все-таки, чем ты занимаешься? Учишься, работаешь?

— Училась, но бросила. Теперь вот на работу хочу устроиться, но пока не знаю куда.

— А чего ж бросила?

— Не нравилось.

— А поступала зачем?

— Мать заставила, — скривилась Аня, кутаясь в куртку от очередного порыва ветра. — Знаешь, как иной раз родаки достают? «Надо учиться, образование получать, иначе будущего у тебя никакого не будет!» — словно передразнивая собственную мать, продолжила она. — А кто сказал, что будущее — это непременно высшее образование, особенно если тебе профессия поперек горла?

— Ну а ты сама чего хочешь?

— Это уже четвертый вопрос, кстати, — рассмеялась Аня, — но ладно, я отвечу, так и быть. Я хорошо рисую, правда хорошо, так все говорят. Хотела в академию искусств, но мать… — она закатила глаза, — «Что это за работа такая — художник? Разве это настоящая профессия? А жить ты на что будешь?» — ну с ума можно сойти.

Семен покачал головой:

— Тебя если послушать, складывается такое впечатление, что твоя мать — настоящее чудовище.

— Ну а то! — фыркнула Аня. — Сама не живет и мне не дает.

— В твоем примерно возрасте я так думал об отце.

— Что, тоже заставил учиться там, где ты не хотел?

— А я тогда не мог сказать, чего хотел. Все хотел — и ничего конкретно. И сейчас, между прочим, отцу благодарен за то, что он настоял, чтобы я в медицинский пошел. Работу свою люблю, утром встаю с удовольствием, а не с мыслями, что снова на каторгу. И, знаешь, иногда думаю, что, если бы отец тогда махнул рукой и выпустил меня в самостоятельное, так сказать, плавание, неизвестно еще, где и кем я был бы сейчас.

— Нет, ты определенно не по специальности работаешь, — вздохнула Аня, поправив сбившуюся от ветра бандану. — Все-таки воспитывать малолетних преступников тебе бы больше подошло — такие нравоучительные истории толкаешь.

Семен рассмеялся:

— Нет уж! Я вполне доволен своей работой.

— А что ты там все-таки оперируешь?

— Я пластический хирург.

— О, специалист по сиськам? — почему-то обрадовалась она, и Семен поморщился:

— Фу, ну что за глупости? Есть нормальное название — реконструктивная маммопластика или реконструкция молочной железы при помощи имплантов. Знаешь, что это такое?

— Знаю. Когда имплант вшивают.

— А в каких случаях это делают, тоже знаешь?

— Большей частью — когда телку ее размер не устраивает. Или когда ее папик ей операцию оплачивает.

Семен закрыл лицо рукой, давая Ане понять, что она опять сказала глупость.

— При раке молочной железы проводят полную ее резекцию. А как потом женщине жить, не думала? И она идет ко мне.

— Ой, можно подумать, при раке это важно! Там бы выжить — не до красоты.

— А вот удивишься, но многие не хотят сдаваться и красоты хотят тоже. Может, это и продлевает им жизнь.

— Нет, ты точно не ту специальность выбрал. Но еще не поздно получить второе образование — педагогическое.

— Так, все, мне надоело. Шутка, повторенная многократно, перестает быть смешной. Ты, кстати, не замерзла?

— Есть немного, — поежилась Аня. — Тут, конечно, клево, но ветер сегодня…

— Ну поехали отсюда тогда. Ты голодная? — спросил он, подавая ей руку, чтобы подстраховать при спуске по лестнице.

— Поела бы.

— В «Коня»?

— Куда? — не поняла девушка, и Семен, посмеиваясь, объяснил:

— Ну в бар, где мы с тобой так неудачно познакомились. Говорят, ты туда часто заглядываешь, даже моим телефоном интересовалась.

Аня не смутилась, перекинула за спину хлеставшие ей по лицу волосы и заявила:

— Мог бы и сам дать, раз уж в квартиру приводил.

— Так, стоп. Никто тебя никуда не приводил — ты сама пришла, ночевать негде было, помнишь? Кроме того…

— А кроме того, ты ко мне пальцем не прикоснулся, я помню, — перебила она. — Ладно, не злись, я больше не буду…

И они поехали в «Железного коня», чтобы успеть до того, как там станет не протолкнуться от желающих.

Инна

Когда в домофон снова позвонили, Инна даже не подумала, что это мог быть Иващенко, потому, услышав его голос, удивилась:

— Иван Владимирович? Это вы?

— Да, Инна Алексеевна, откройте, пожалуйста.

Инна нажала кнопку, открывая подъездную дверь, и отодвинула задвижку замка на двери квартиры.

Иващенко возник на пороге через пару минут:

— Извините меня, Инна Алексеевна, но мне показалось, что вам необходима моя помощь, — заявил он, входя в квартиру.

Инна оперлась спиной о косяк двери, ведущей в комнату, и пробормотала:

— А… как вы узнали?

— Я давно за вами наблюдаю, и ваше поведение уже несколько дней кажется мне критическим. Вы выглядите как человек, у которого что-то случилось.

Инна хотела возразить и уже открыла рот, как зазвонил ее мобильный.

— Простите, я отвечу. Вы в комнату проходите пока, — сказала она, беря трубку. — Алло.

— Инна Алексеевна? — раздался в трубке женский взволнованный голос.

— Да, это я.

— Я Анастасия Ивановна, директор детского лагеря. Скажите, ваш сын Даниил сейчас дома?

У Инны что-то ухнуло внутри:

— Нет.

— Это точно? Вы сейчас дома, можете посмотреть?

— Я дома… Нет, это точно, и моего сына здесь нет. А почему… — она вдруг начала волноваться, машинально села на табурет и схватилась рукой за стену.

— Дело в том, что Дани нет в отряде с самого обеда, вот мы и подумали, что он мог уехать домой…

— Что?! Уехал домой?! Сам?! Из загородного лагеря?! — закричала Инна. — Как это могло произойти?! Вы хоть полицию вызвали?! Я немедленно приеду!

Она сбросила звонок и заметалась по квартире, не соображая, что именно и в какой последовательности стоит делать сейчас.

— Инна Алексеевна, в чем дело? — Иващенко, о котором она мгновенно забыла, вышел в коридор и с удивлением наблюдал за тем, как она бесцельно бегает из комнаты в комнату.

— Простите, Иван Владимирович, мне сейчас не до бесед… вы не могли бы уйти? — выпалила Инна, выхватывая из шкафа первые попавшиеся джинсы и футболку.

— Так что все-таки случилось? Вдруг я могу помочь?

— У меня сын пропал из лагеря! — заорала Инна, перестав контролировать эмоции. — Восьмилетний мальчик ушел из загородного лагеря еще в обед, понимаете?! У него сахарный диабет, он на инсулине! Мало ли что может случиться!

— Так, спокойно, — Иващенко перехватил ее за руку, остановил и, развернув к себе лицом, твердо произнес: — Паника — не лучший