Дай бог каждому - Леонид Каганов

Она рывком отскочила от меня. И я уже подумал, что она все поняла, а что не поняла – я сейчас объясню, и все будет хорошо. Но она лишь прошептала в отчаянии:

– Как давно ты употребляешь наркотики?

И застыла немым укором.

– Пфу ты, мать! – разозлился я. – Совсем с ума сошла?!!

– Да ты посмотри на свои глаза в зеркало! – Она потащила меня в санузел. – Посмотри!!!

– Да не вижу я зеркал!!! – рявкнул я так, что эхо полыхнуло изо всех щелей крошечной квартирки. – Ты можешь меня просто выслушать?! Просто! Один раз! Пятнадцать минут?! Просто выслушать?! За все эти дни?! Один раз выслушать?!

– Наверно… да… – тихо кивнула Алла, медленно села на пол в прихожей, прислонилась спиной к стенке и вытянула вперед свои длинные ноги.

Я сел к стенке напротив и протянул свои ноги вдоль ее ног. Посередине на наших коленках разлегся любопытный Гейтс. И я начал рассказывать. Про все, кроме корабля. Про то, как шел через лес, как начал видеть, как ловил попутку и познакомился с генералом. И про картошку рассказал, махнув рукой в комнату, где весь пол был ею завален.

Алла действительно не перебивала, и я рассказал все по порядку. А затем для подтверждения предложил показать фокусы. Алла особо и не требовала доказательств, настолько она была ошарашена тем, что услышала. Это я настаивал. Фокус был чепуховый – я ушел в комнату, а она расставила картофелины на пустых полочках моего холодильника и закрыла дверцу. А я вернулся и рассказал, сколько картофелин на какой полочке и как они сложены. Алла помолчала и вдруг произнесла:

– Так это значит… что ты меня все-таки любишь? – и бросилась ко мне на шею. – Господи, Сашенька, как я люблю тебя!

Вот такая логика. И все было хорошо, лед растаял совершенно, и мы снова стали прежними. Пили чай, валяли дурака, хохотали на всю квартиру.

Нашли в прихожей толстый фолиант, который принесла Алла. Это была старая потрепанная детская книга – здоровенный кирпич со страницами из толстого картона, где были выбиты точки. На отдельной картонке была сама азбука Брайля. Мы повалились на диван, я включил свой ультразвуковой фонарик, развернул перед животом азбуку, и мы начали учиться читать. Алла называла буквы, а я пытался запомнить, как они выглядят. Вскоре выяснилось, что азбука совершенно не предназначена для видящих нетрадиционно – буквы запоминались с трудом и на вид были похожи. А чтобы разглядеть мелкие точки, приходилось очень сильно напрягаться. Читать же их пальцами, как положено, было слишком скучно. Я предложил оставить пока азбуку и попробовать хоть что-нибудь прочесть по книге. Буква за буквой мы перевели название. Вся эта толстенная книга называлась «Сказка про мышонка», видно, текста там было совсем немного. Не прошло и десяти минут, как мы расшифровали первую фразу. Фраза оказалась такой: «У одного мышонка не было Дня рождения». Мы переглянулись, попытались это осмыслить, но осмыслить не удалось. Я сказал, что если так пойдет дальше, то я лишусь не только зрения, но и рассудка, поэтому пока обойдусь без книг. Фолиант с азбукой полетел на пол, и мы остались на диване вдвоем, и больше нам никто не мешал.

Алла погасила свет, который ей мешал, и мы валялись на диване тихо-тихо, чтобы свет не мешал мне. И почти все было хорошо. Почти – потому что мне очень хотелось смотреть в ее глаза, дышать в ее ушко, любоваться ее потрясающими бровями и волосами, которые обычно в полумраке слегка растворялись и потому приобретали совершенно сказочные формы.

Но ничего этого больше не было. Я вслепую тыкался ртом в ее нос, лоб, подбородок, а перед моим взором от края до края был совершенно иной мир – чудовищный, багровый, пульсирующий. Нелепыми механизмами в суставах вертелись кости, а изредка из суставных сумок вылетали красные искры. Острые углы извивающихся позвонков напоминали хребет обглоданной рыбы. Ребра шевелились, как пальцы гигантского костлявого кулака, то сжимая сверкающие мешки легких, то приотпуская. Сердце стучало громко, как молоток, и быстро, как мигалка на милицейской машине. А на переднем плане шевелились скомканные в кучу мотки шлангов, бугристых подушечек и пузырей. В желудке плескался чай, бился как прибой на море, высекая искры. По кишечнику двигались слизистые комки бутерброда, а между ними сновали поблескивающие пузырьки… Может, все это и было моей Аллой, женщиной, девушкой, девочкой, и, наверно, мне бы удалось в конце концов убедить в этом свой разум. Но убедить в этом мужской организм было невозможно.

– Что-то не так? – Алла вдруг замерла и приподнялась.

Я промолчал.

– Ты меня не хочешь… – пробормотала она. – Ты меня больше не хочешь…

– Очень хочу! – соврал я. – Просто я так сегодня устал…

– Что-то не так со мной? – спросила Алла с утвердительной интонацией.

– Что-то не так со мной! – заверил я. – Со мной! Что ты хочешь? Ты хочешь выработать во мне мужской комплекс? Чувство неполноценности, да?

Алла зашевелилась, змеей выползла из-под меня и нервно села на диване, натянув одеяло по самые плечи.

– Ты меня любишь? – спросила она. – Честно?

– Люблю.

– Врешь.

– Нет.

– Я чувствую… – Она вдруг всхлипнула. – Я чувствую, что стала тебе противна!

– Да нет же! Нет!!! – крикнул я.

– Поклянись, что я тебе не противна!

– Не противна!

– Поклянись! Скажи: я клянусь, что ты мне не противна!

– Я клянусь, что ты мне не противна… – пробарабанил я.

– Чем клянешься?

– Да всем клянусь! Алла, что ты делаешь? Зачем ты это делаешь? Зачем?!

– Я чувствую… – Она нервно вдохнула. – Так надо… Лучше уж так, раз и навсегда… Поклянись чем-нибудь святым!

– Святым!

– Святым для тебя. Что для тебя святое? Любовью нашей поклянись!

– Алла, ты взрослый умный человек! Физик! Тебе не пятнадцать лет! Что же это за детский сад? Где логика? Если б я тебя не любил, я бы поклялся нашей любовью в чем угодно!

– Тогда поклянись жизнью своей матери… – вдруг твердо отчеканила Алла.

– Извини, но такими вещами я не клянусь никогда, – ответил я, прикусив губу.

– Все ясно… – Она принялась растерянно шарить по дивану в поисках трусиков и лифчика. – Какая же я дура… Поверила… Ослеп… Звуковой глаз… – Она опустила босые ноги на пол, яростно пнула под шкаф попавший под ногу бугристый шарик и с омерзением выдала: – Картошка!!! Телефон мой записывал!

Я завернулся в одеяло, но оно просвечивало насквозь. Алла умолкла, вышла в коридор и оттуда лишь нервно поблескивала синими искрами шуршащего плаща.

«Жж… Жжж-ж-жиииииии!» – ярко вспыхнула молния на одном сапоге, и кровавым маяком зло ударил в пол каблук. «Щ… Щщщщ-щ-щ-щииии!» – полыхнула молния на другом сапоге, и снова блеснула злая вспышка кровавого каблука. Я знал, что останавливать ее бессмысленно. Защелка входной двери искрилась долго и нервно, но в итоге поддалась. Радиоактивной зеленью пронзили коридор лучи дверных петель. А затем в прихожей что было сил полыхнул красный пожар – яркий огонь ворвался в комнату, опалил пространство и растворился, глухо поворчав из дальних углов. И где-то там, на лестнице, забились кровавые маяки каблуков, отсчитывая ступени с предпоследнего этажа на первый.