Оракул - Арина Веста

Ксаверий вытащил его на поверхность и осмотрелся, привычно выискивая соглядатаев, но никого рядом не было.

Башни замка напряглись и на миг стали воздушными и прозрачными, как замок Фата Морганы, в следующую секунду они взметнулись на несколько метров и тут же с ревом обрушились вниз. Вдоль стен катились взрывы.

Ксаверий бежал от шквального огня, путаясь в проводах и обрывая разноцветные силки. Ударная волна догнала его и сбила с ног, но он успел грудью и животом прикрыть чемодан. Сверху падали камни и обломки кирпичей, с ревом осыпалась горячая земля, но, едва стихла первая очередь взрывов, он вскочил и, уже не прячась, побежал через изувеченный сад, в укромную ложбину позади замка. Вслед ему неслись вопли охраны. Но бежать за ним под взрывы никто не решился…

Его взяли часа через два на берегу Эльбы. Гурехин даже не пытался перейти пограничную реку и сдаться американцам. Ласково воркуя и напевая вполголоса, он водил руками в воздухе, словно гладил голову и спину оленя или лошади. Он даже целовал «зверя» в невидимую морду, но рядом с ним было пусто.

* * *

11 мая из берлинской каторжной тюрьмы Плетцензее в штаб разведотдела привезли гильотину. Этот исторический экспонат судебного гуманизма периодически использовался для особо значимых казней. Раритет предназначался в подарок Вышинскому: Генеральный Прокурор СССР со дня на день должен был прибыть в Берлин, чтобы участвовать в судебном преследовании главарей Третьего Рейха.

В творение доктора Гийо Нихиль влюбился с первого взгляда. Зловещая механика завораживала его, как иных завораживают красивые женщины, а других — снега Килиманджаро. Он любовно гладил стальной спусковой рычаг, щупал фиксатор, крутил вороток подъемного механизма и опасливо посматривал на «барашка» — сияющее лезвие, сделанное из лучшей крупповской стали. Оно было черное от закала, и только наискось заточенный срез блестел серебром. Этот гигантский нож весом в полцентнера перерубал железный прут толщиной с палец и оставлял ровный, словно масляный след на костях. Чудная, чудная машинка! По странной прихоти палачей она звалась «Дева».

По личному убеждению Нихиля, отсечение головы было не столько ритуальным, сколько магическим актом лишения силы, и Нихиль охотно пошел бы на выучку к «краснорубашечной» братии. Обезглавленные враги умирали по-настоящему, и уже не могли после смерти мстить своим обидчикам. Средневековый обычай предписывал палачу высоко поднять голову казненного над толпой. Отсеченная голова еще секунд десять могла видеть и даже шептать остатками связок и трахей. Созерцание посмертного глумления лишало казненного всех иллюзий.

Железную «Деву» установили в лаборатории военного госпиталя, размещавшегося под одной крышей со штабом 5-ой армии. В тот день в штаб прислали фотографа из фронтовой многотиражки, и Нихиль заполучил жизнерадостного земляка, чтобы сфотографироваться рядом с гильотиной. Стоя рядом с раритетом, Нихиль молодцевато поправил портупею, зализал рыжеватый пушок на ранней плеши и накрыл ее фуражкой. Это фото Нихиль собирался переслать в Одессу. Кто бы мог подумать, там, на Каштановой аллее и Пересыпи, что маленький веснушчатый паренек, едва осиливший два класса хедера, так далеко рванет!

Своеобразное «духовное» образование Нихиля, полученное им на заре юности и продолженное на особых курсах для одаренной молодежи в стенах НКВД, хотя и осталось незавершенным, но навсегда поселило в нем кровожадный голод и жажду власти над существами, которых он хоть и не считал людьми, но предпочитал жить исключительно за их счет. Эта простая и ясная идеология была его тайным оружием, он лишь следовал предписанным законам, о которых своевременно узнал от наставников. Он не был затерянным скитальцем, листком, оторванным от великого дерева. Он был клеткой великого организма, кровью, мозгом и семенем великого народа, семенем полным энергии и страсти. Каждую минуту, где бы он ни находился, он жил, действовал и чувствовал как частица этой сплоченной силы, всемирного союза, тайного клана, вершащего по всему миру свои великие и страшные дела. Слово «кровь» было паролем и главным условием принадлежности к этой силе. И он, скромный служащий кадрового аппарата НКВД, вполне соответствовал требованиям витиеватой родословной, записанной в свитках и спрятанной подальше от глаз и солнечных лучей. Так что кроме капитанского звания скромный Нихиль имел еще и тайную степень, точнее, градус, и эта цифра в тайном реестре значила больше, чем полковничьи погоны или должность министра в правительстве какой-нибудь европейской страны.

Фотограф установил треногу с камерой в лаборатории и, накрывшись с головой черной суконкой, привычно пошутил про «птичку».

Но вместо соответствующей случаю весенней улыбки Нихиль только неприятно поморщился, как от зубной боли. Одна «птичка» все же сумела пролететь мимо его носа. Внезапный рывок Гурехина из-под домашнего ареста отвлек внимание Нихиля от главных событий того дня.

После взрыва верхней части замка Альтайн в полуразрушенном склепе было обнаружено странное яйцо. Оно не пострадало от взрыва, и, когда красноармейцы с непривычной робостью поддели штыками фарфоровую крышку, из-под нее просочилась воздушная голубая змейка, похожая на витой сигаретный дымок, но на проверку яйцо оказалось абсолютно пустым. Но на этом подозрительные происшествия того дня не закончились. В подвале замка, в одном из взорванных склепов была обнаружена контуженная анаконда с почти человеческой головой. Обездвиженную гадину на всякий случай взяли под арест под охрану двух красноармейцев.

Демонтированную биосферу направили литерным поездом под легендой особо секретного оружия для ведения предстоящей войны с Японией, чтобы незаметно установить объект за Уральским хребтом, и Нихиль надеялся отследить дальнейшую судьбу этого проекта. Время летит быстро, и через полвека он должен будет повторить омолаживающий курс и еще раз глотнуть «живой воды», чего бы это ни стоило.

И надо сказать, что все сложилось как нельзя лучше. Он один знал о тайных свойствах хрустального шара, вывезенного в особом герметичном контейнере с искусственным льдом. Гурехин и Элиза не в счет: их участь уже была решена одним из эмиссаров мирового центра в Советской России. Его кодовое имя, под которым он проходил в секретных нью-йоркских и лондонских анналах, было никому не известно, но звучало весьма солидно: «Альфабет». Но с реальной метрикой ему повезло гораздо меньше. Его фамилия Нихиль означала всего лишь круглый ноль, иначе космическую пустоту.

Поскрипывая сияющими кавалерийскими сапогами, Нихиль отправился в кабинет, выделенный ему начштаба. На его столе лежал бланк будущего допроса Гурехина.

— Арестованный Гурехин доставлен, — доложил дежурный по комендатуре.

— Отведите арестованного в лабораторию, — приказал Нихиль.

Предвкушая нечто особенное, драматическое, в духе мрачного Средневековья, он энергично потер ладони, как будто собирался плотно пообедать.

В лаборатории было довольно прохладно от груды размещенного в ней металла. В мертвенном электрическом свете тускло светилось отточенное лезвие, подвешенное внутри стальной рамы. Рычаги и стопорные фиксаторы машины смерти надменно поблескивали, бросая вызов маленькому тщедушному Нихилю. Гурехина бросили навзничь на лежак гильотины, скрутили руки за спиной и зажали его голову в дубовых скрепах, установленных вместо подушек лежака.