Война. Том 2 - Олег Говда

К вечеру картина сожженных деревень стала обыденной. Мы ехали по местности, которая была давно и основательно мертва.

Господи, но зачем? Зачем эта вакханалия уничтожения?

Страх. Неведомый кукловод дэйрдринов таким образом внушает страх тем, кто не присоединился к его империи.

— Жгут, — глухо промолвил Горчак. — Пугают. Многие переходят к дэйрдринам, чтобы спасти свою жизнь… Потому что иначе — смерть в огне лютая… Вот оно как, господин император… Вот какие дела у нас творятся…

Еще одна ночевка уже на границе провинций. Глухая балка с родником… Вечер, темно, луна — злая ночная хозяйка… Слышу крики ночных птиц, но я уже научен и они не пугают меня. Это просто птицы. Монстров в этом мире нет.

Я напился воды из родника, умылся и взглянул на свои руки: дрожат. Всмотрелся в отражение воды: лицо вытянулось, волчьи черты заострились, глаза запали, будто под полной луной вот-вот превращусь в оборотня. Чем ближе к цели — тем мне страшнее и… яростнее себя чувствую. Интересно, как ощущал себя Морган? Впрочем, повторюсь: у людей прошлого другая психика. Морган шел отжать золото или сдохнуть, и его не волновали пустые рефлексии. Ну а меня страшит возможность проигрыша, каковой будет означать гибель Санкструма — сперва от руки Варвеста, а затем — от эльфийской тоски.

— Муа-р-р? — спросил кот, неслышно оказавшийся рядом. В полутьме его глаза поблескивали зеленым.

— Страшно, Шурик, — проговорил я. — Просто страшно не справится…

— Спра-у-у-уи-ся, — отозвался кот, раззявив пасть в ленивом зевке.

Фыркали лошади, гвардейцы Шантрама негромко переговаривались. Охранение было выставлено во всех направлениях. Костер, разведенный в балке среди кустов, я не смог бы разглядеть и в десяти метрах.

— Там дальше — уже Китрана, — сообщил мой гаер, расстелив карту на коленях перед костром. Карта уже была в подпалинах — Шутейник, читая ее вчера, умудрился поймать на бумагу несколько угольков.

Да, Китрана рядом. Мы сейчас на границе трех провинций: Норатора, Китраны и Оверри, и границы обозначены очень условно, в основном, они проходят по деревушкам и их землям, или по землям аристократов. В Оверри должен ожидать нас Бришер, если все будет хорошо. Действовать мы должны максимально быстро и жестко, иначе…

Бегом вернулся один из часовых.

— Господин! Там в долине что-то происходит! Огни!

Мы взбежали на гребень балки. Внизу расстилался пустырь, за которым — вдали — перемигивались редкие огоньки деревушки. От нее, извиваясь змеей, к пустырю двигалась цепочка огней. Я услышал знакомые звуки: страшную, сковывающую разум и волю мелодию дэйрдринов. Арфа, барабан, кажется, флейта…

— Ночное моление? — прошептал я. Ладони взмокли. Кольчуга, которую теперь не снимал даже ночью, вдруг стала жать под мышками.

— Нет, государь, — услышал голос Дарии. Она всматривалась во тьму пристально, умело расположившись среди кустов между Шутейником и мною. — Это другое…

— Почему так считаешь?

— Музыка… будь она неладна… другая… Ох, Ашар!

Я вздрогнул. Сколько же хлебнули эти дети, сколько страхов и ужасов натерпелись в этой клоаке, если даже такты этой чертовой, сносящей разум мелодии так легко различают?

— Ночное всесожжение! — дрогнувшим голосом сказал Горчак. Он оказался рядом с сестрой, смотрел в сторону пустыря тоже пристально, с гримасой боли и отвращения.

— Всесожжение?

— Это, господин император, когда помирает какой-то видный дэйрдрин… Его сжигают в поле, и приносят в жертву еще пятерых… которых выбирают… выбирают…

Шутейник привстал с корточек и хлопнул себя по коленям.

— Точно, мастер Волк! Когда умирает квартальный, районный или какой другой надзиратель, дэйрдрины устраивают ему огненную купель, как же я запамятовал. А к купели прилагается еще пяток невинных душ, которых сжигают живыми. И выбирают из простых горожан или селян, как бы те не сопротив…

— Нет, не надо, не надо! — воскликнула Дария, и, сбившись комочком, зашлась в рыданиях.

Горчак кусал губы, свет луны перечеркнул его лицо пополам, и я заметил, что на глазах парня набухли крупные, страшные слезы.

— Они не всегда выбирают! — воскликнул он, положив руку на плечо сестры. — Многие идут на костер сами, ведь это такая честь — умереть за… умереть за… — Его лицо исказилось тоже. Миг — и брат и сестра истерично, всхлипывая, рыдали, обняв друг друга. Я видел, как исказилось миловидное личико Дарии, как неудержимым потоком катились по ее щекам слезы.

Я переглянулся с Шутейником. Обоим без слов стало ясно, что случилось с родителями этих несчастных. Скорее всего, рассудок их настолько помрачила секта, что на костер они взошли сами… И таким образом Дария и Горчак навсегда потеряли родителей, хотя, если рассуждать прямо — утратили они их раньше, а именно тогда, когда семена мерзкого учения проросли в головах матери и отца…

— Значит, там, внизу, сейчас сожгут пятерых невинных? — уточнил я, глядя на гаера и упорно избегая смотреть на рыдающую Дарию и Горчака. Ну и что делать? Выдать себя? Или, рискуя высшей целью, позволить дэйрдринам сжечь людей? А если среди тех, кто предназначен к сожжению — дети?

Дилемма…

Шутейник с хрустом переломил ветку куста.

— Угу, мастер Волк. Вот, я уже вижу — они несут с собой вязанки хвороста вдобавок к тому, что уже заготовили ранее посреди поля… — Он прищурил желтые совиные глаза, всмотрелся в полумрак как следует. — Дэйрдринов около двадцати, все пешие. С ними покойник и пяток пленников… — Внезапно его лицо исказилось. — Мастер Волк! Мастер Волк! Мы… нам нужно на них напасть! Ладушки-воробушки, обязательно нужно!

Я уставился на гаера непонимающе.

— Что? Почему? С какой стати?

Шутейник тяжело дышал, кровь прилила к шраму на лбу.

— Там, среди пленников… Я уверен абсолютно! Там, среди пленников — капитан Бришер!

После этого известия и я подвис, как брат с сестрой от стишат моего гаера. Не потому, что испугался, а потому, что понял: Бришера нужно в любом случае выручить, но если это случится, инкогнито наше будет нарушено… Прозрец и люди Варвеста так или иначе узнают о нашем присутствии, или, по крайней мере, заподозрят чье-то присутствие в своих владения задолго до того момента, как я захочу себя обозначить.

— Мастер Волк! Мастер Волк! — голос Шутейника доносился как сквозь густой туман. А я все колебался. Что-то говорила Дария, ей горячо вторил брат.

А я колебался.

Отвратительная музыка приближалась. Процессия двигалась чуть наискосок относительно места нашего наблюдения. Свет факелов осветил вязанки хвороста на пустыре, набросанные, очевидно, еще до того, как дэйрдрины выбрали себе жертв. Я протер глаза: связанных жертв везли на трех тачках, нет, на двух, потому что на третьей виднелось запеленатое тело покойника, видного чина этой сволочной секты. И — да-да! — теперь и я увидел огненную бороду капитана Бришера. Капитан горцев был жив, дергался в путах, а спеленали его как следует, перевязав не просто веревками, а колодезными цепями. Даже на изрядном расстоянии я видел, какой бешеной яростью сверкают его глаза.