Учитель фехтования - Александр Дюма

Анненковы последовали доброму совету и целый час провели вместе, то смеясь, то плача, так как они знали, что расстаются навек. Мать и сестры рассказывали Алексею, как они узнали на двенадцать часов раньше о приговоре над ним и на двадцать четыре часа раньше о дне его отправления в ссылку.

Через час, пролетевший как мгновение, унтер-офицер открыл дверцу кареты:

– Сейчас будут лошади. Пора расстаться!

– О, еще несколько минут! – взмолились женщины.

– Ни одной секунды, – решительно повторил он, – иначе вы погубите меня!

Мать и сестры стали прощаться с Алексеем. Сцена эта была столь драматична, что унтер-офицер поневоле был тронут.

– Если вы желаете, – сказал он, – опять увидеть его, то поезжайте вслед за партией до ближайшей остановки. Мы станем перепрягать там лошадей, и у вас опять будет почти целый час. А мне все равно отвечать что за один раз, что за два.

– О нет! вам ничего не будет! – в один голос воскликнули женщины. – Напротив, Господь Бог вознаградит вас.

– Гм! гм! – с сомнением пробормотал унтер-офицер.

Женщины тут же послали за лошадьми, и все же ждать пришлось долго. Тысячи мыслей, тысячи опасений приходили им в голову. То им казалось, что унтер-офицер раздумает, то они опасались, что не успеют нагнать партию. Наконец им привели лошадей, и они поспешили выехать.

На следующем пересыльном пункте повторилась та же сцена. Пока конвойные искали лошадей, прошло не менее трех четвертей часа, в течение которых мать и сестры могли побыть с Алексеем. Но и здесь пришлось расстаться. Старая графиня сняла с пальца кольцо и отдала его сыну. Она в последний раз обняла его, в последний раз Алексей расцеловался с ней и с сестрами.

Вернувшись в Москву, графиня нашла у себя дома Григория, которому, уезжая, наказала ждать ее, и передала ему записку Алексея для Луизы. В ней было всего несколько строк:

«Я не ошибся в тебе: ты ангел. Единственное, что я могу сделать ради тебя на этом свете, – это любить тебя как жену и поклоняться тебе как святой. Береги нашего ребенка. Прощай.

Алексей».

К этой записке было приложено письмо графини, в котором она приглашала Луизу в Москву и обещала ждать ее, как ждет мать любимую дочь.

При чтении этих строк Луиза печально покачала головой.

– Нет, – сказала она, улыбаясь своей печальной улыбкой, – в Москву я не поеду… мое место не там!

Начиная с этого момента Луиза стала упорно осуществлять свой замысел – уехать к графу Алексею в Тобольск.

Как я уже сказал, она была на седьмом месяце беременности и хотела отправиться в путь тотчас же после родов.

Луиза превратила в деньги все, что имела: магазин, мебель, драгоценности. Покупателям было известно, в какой крайности она находится, а потому ей пришлось распродать вещи за бесценок. Тем не менее она собрала почти тридцать тысяч рублей и, оставив свою квартиру на Невском, перебралась в маленькое помещение на Мойке.

Со своей стороны, я обратился к генералу Горголи, моему постоянному покровителю, который обещал мне испросить у императора разрешение на выезд Луизы в Тобольск. Слух о ее плане во что бы то ни стало соединиться с любимым человеком распространился по Петербургу; все удивлялись преданности молодой француженки, но предсказывали, что, когда наступит решающий момент, у нее не хватит мужества уехать. Один я был уверен, что Луиза выполнит свое намерение, – я хорошо знал ее.

Впрочем, я был ее единственным другом, даже больше – я был ее братом. Все свободные минуты я проводил с нею, и говорили мы только о графе Алексее.

Я не раз пытался доказать ей все безрассудство ее намерения, но она отвечала мне со своей печальной улыбкой:

– Вы прекрасно понимаете, что я должна последовать за ним, и не только потому, что люблю его, но также из чувства долга. Я считаю себя виновной в том, что он принял участие в этом заговоре. Кто знает, если бы я отвечала на его письма, у него, быть может, не развилось бы такое отвращение к жизни. Если бы я призналась на полгода раньше, что люблю его, я уверена, он не был бы теперь сослан. Вы сами видите, что я так же виновна, как он, и по справедливости должна разделить его участь.

Зная в глубине души, что на ее месте я поступил бы точно так же, я ответил ей:

– Ну что ж, поезжайте, и да свершится воля Господня.

В первых числах сентября Луиза разрешилась от бремени мальчиком.

– В глазах света, – сказала она, – у моего ребенка нет ни имени, ни семьи. Если мать Алексея захочет, я отдам ей сына, так как не могу взять его с собой в такой далекий путь, но сама навязывать его, конечно, не стану.

И она позвала кормилицу, чтобы поцеловать ребенка и показать мне, как он похож на своего отца.

То, что должно было случиться, – случилось. Мать Анненкова, узнав о рождении ребенка, написала Луизе, что ждет ее с сыном к себе. Если до сих пор Луиза все еще колебалась, то это письмо уничтожило все ее сомнения. Ее тревожила лишь участь ребенка; теперь же она могла ехать незамедлительно.

Однако, как ни мечтала Луиза поскорее отправиться в путь, беременность и особенно пережитые волнения так расстроили ее здоровье, что она с трудом оправлялась после родов. Я посоветовался с ее врачом, который сказал мне, что она слишком слаба для такого длительного путешествия. Все это нисколько не помешало бы ей тотчас уехать из Петербурга, но остановка была за разрешением, которое я должен был выхлопотать через посредство Горголи.

Однажды рано утром кто-то постучал в мою дверь, и я услышал голос Луизы. Я подумал, что с ней приключилось новое несчастье. Наскоро одевшись, я открыл дверь и был поражен видом Луизы: она сияла от радости.

– Он спасен, – воскликнула она, – спасен!

– Кто? – спросил я.

– Он, он, Алексей!

– Каким образом?

– Читайте!

И она протянула мне письмо графа. Я посмотрел на нее с удивлением.

– Прочтите это письмо, – сказала она, упав в кресло под влиянием обуревавшей ее радости.

Я прочитал:

«Дорогая Луиза!

Человеку, который отдаст тебе это письмо, ты можешь довериться так же, как и мне: это мой лучший друг, мой спаситель.

Я заболел в дороге, и меня пришлось оставить в Перми. Случаю было угодно, чтобы в брате смотрителя здешней тюрьмы я узнал старого слугу нашей семьи. Благодаря его стараниям тюремный врач признал меня больным и не разрешил ехать дальше. И вот мне было позволено провести всю зиму в здешнем остроге, откуда я пишу тебе это письмо.

Все готово к моему бегству. Смотритель тюрьмы и брат его убегут вместе со мною, и я должен, конечно, вознаградить их за то, что они потеряют из-за меня, а также за ту опасность, которой подвергнутся. Отдай, пожалуйста, подателю сего все деньги, какие у тебя найдутся, а также все драгоценности.