Предварительный заезд - Дик Фрэнсис

— Стены воют, — сообщил я.

— Вот те раз!

— И все же... Не сможете перевести мне несколько немецких слов, если я продиктую их вам?

— Вы думаете, что это умно?

— Остановите меня, если вам покажется, что я говорю лишнее, — предложил я.

— О'кей.

— Договорились. Начнем сначала. — Я прочел по буквам две строчки, написанные от руки на одной из карточек.

Дослушав до конца, Стивен рассмеялся. — Это означает: «С наилучшими пожеланиями. Фолькер Шпрингер». Это мужское имя.

— О Боже!

Я снова, на этот раз более внимательно, осмотрел остальные карточки и заметил кое-что, не замеченное прежде. На одной из них было написано знакомое имя, украшенное лихим росчерком.

Эту карточку я так же тщательно, по буквам, прочел Стивену.

— Там написано: «Наилучшие воспоминания о прекрасном времени в Англии. Твой друг...» Твой друг кто?

— Ганс Крамер, — сказал я.

— Угодили в десятку! — взволнованно воскликнул Стивен. — Это случайно не из Мишиных сувениров?

— Да.

— Это, наверно, автографы. Есть что-нибудь еще?

— Пара записочек по-русски. Но им придется подождать до завтрашнего утра.

— Я буду у вас в десять. Гудрун вас целует.

Я опустил трубку, и почти мгновенно раздался звонок. Очень спокойный женский голос с очень правильным произношением и отчетливым оттенком скуки спросил:

— Это Рэндолл Дрю?

— Да, — ответил я.

— Я Полли Пэджет, — представилась женщина, — из посольства, отдел культуры.

— Рад слышать вас.

Я сразу вспомнил ее облик: коротко подстриженные волосы, длинный кардиган, туфли на низком каблуке и много здравого смысла.

— Для вас пришел факс. Йен Янг попросил меня связаться с вами. Вдруг вы именно его ждете.

— Вероятно, да, — сказал я. — Не могли бы вы прочесть мне текст?

— Видите ли, он сложный и очень длинный. Мне кажется, будет лучше, если вы придете и заберете его. Потребуется не менее получаса, чтобы продиктовать его вам, а вы, конечно, будете записывать... Честно говоря, мне не хочется тратить время. У меня есть еще кое-какие дела, а сегодня пятница, и уже пора закрывать лавочку на уик-энд.

— Йен там? — спросил я.

— Нет, он ушел несколько минут тому назад. Оливера тоже нет, он пребывает на одном из официальных мероприятий. Я одна держу оборону. Так что, если вы хотите прочесть свое сообщение до понедельника, то, боюсь, вам придется прийти за ним.

— Как оно начинается? — спросил я. Послышался отчетливый вздох, шелест бумаги, и Полли прочла:

— Ганс Вильгельм Крамер, родился третьего июля тысяча девятьсот сорок первого года в Дюссельдорфе, единственный ребенок Генриха Иоханнеса Крамера, предпринимателя...

— Благодарю, достаточно, — прервал я. — Я приду. Как долго вы будете на месте?

Представив себе необщительных водителей такси, я подумал, что, пожалуй, придется идти пешком.

— Примерно с час. Если вы точно придете, то я вас дождусь.

— Я выхожу, — заявил я, — так что готовьте виски.

К этому времени я стал немного хитрее и нанял такси, чтобы меня отвезли через мост на другую сторону реки. Место я показал водителю по карте.

За мостом дорога переходила в Варшавское шоссе. Именно по этой дороге мы ехали в Чертаново. Пожалуй, через пару дней я выучу географию Москвы назубок.

Расплатившись, я вышел из машины. Снег валился хлопьями, крупными, как розовые лепестки, и прилипчивыми, как любовь. Он покрыл все плоские поверхности и, как только я закрыл дверь, засыпал рукава и плечи моего пальто. Я посетовал, что сдуру забыл перчатки, сунул руки в карманы и повернул к лестнице, чтобы спуститься на набережную и выйти к посольству.

Мне казалось, что за мной не следят и что я в полной безопасности.

Увы, это была ошибка. Хищники затаились под мостом.

Из неудавшегося покушения на улице Горького они извлекли несколько уроков.

Для начала они выбрали менее людное место. Единственным ближайшим убежищем была теперь не огромная ярко освещенная пасть гостиницы «Интурист», а наглухо закрытая парадная дверь посольства с неприветливым охранником.

Они также выяснили, что я обладал не самой худшей реакцией и был готов отвечать ударом на удар. Как и накануне, их было двое, но на сей раз они оказались вооружены. Не ружьями, а палками. Какой-то тяжелой твердой пакостью, похожей на бейсбольную биту, прикрепленную к запястью кожаными петлями.

Я получил представление о том, что это за штука, когда такая деревяшка опустилась мне на голову. Мой череп спасла меховая шапка, но тем не менее от удара закружилась голова, я потерял ориентировку и зашатался.

В эту секунду мне удалось ясно разглядеть их. Снег почти не залетал под мост. Две фигуры в полумраке, чуть освещенные тусклым светом фонарей, держали в поднятых руках тяжелые дубинки.

Несомненно, это были те же самые люди. Та же нескрываемая жестокость, готовность применить силу и идти до конца, те же беспощадные глаза, виднеющиеся из-под вязаных подшлемников. У таких типов разговоры о правах человека могли бы вызвать только смех.

Я споткнулся и потерял шапку. Из попытки отбиваться ничего не вышло.

Правда, палкой трудно нанести серьезное повреждение через толстое пальто и пиджак. Удары скорее дезориентировали меня, чем причиняли боль. Но несколько ударов пробили мою защиту и сбросили с меня очки. Я метнулся за ними, попытался поймать, но получил удар по руке, и очки исчезли в падающем снегу.

Похоже, они только этого и ждали. Избиение прекратилось, меня схватили. Я продолжал отбиваться, но ничего толком не видел и поэтому не мог нанести противникам ощутимого ущерба.

Тут я почувствовал, что меня пытаются оторвать от земли, и не сразу понял, зачем это нужно. Но очень быстро вспомнил, где мы находимся. Это была набережная, и под высоким, по грудь, парапетом беззаботно текла река.

Надежды больше не оставалось, но я продолжал отчаянно бороться.

Я рассматривал Москву-реку с нескольких мостов, и везде берега были одинаковы. Не покатые травянистые берега, плавно сбегающие к воде, а серые отвесные стены, вздымающиеся на восемь футов над поверхностью воды. Вероятно, их построили для защиты от наводнений, а не для приманки туристов. По этим берегам ничто живое не смогло бы выбраться из воды.

Я безотчетно цеплялся за все, что попадалось под руку. Пытался вцепиться им в лица. Хватал за руки. Один из них хмыкнул, другой что-то пробормотал. Язык я определить не смог.

Я вовсе не надеялся, что кто-нибудь появится на дороге и спугнет моих врагов. Я дрался лишь потому, что на набережной была жизнь. Как только я окажусь в воде, моя песенка спета. Инстинкт самосохранения и ярость больше у меня ничего не оставалось.