Метро 2033. Обитель снов - Андрей Гребенщиков

Никите приходилось разрываться между архивами, гнусными в своей безнадежной муторности, и дневником Эль, где определенно намечались весьма активные подвижки. К сожалению, первостепенной задачей значился дядин автомобиль и схрон с оружием, история девушки отодвинулась на задний план. Но…

Особых «но», чтобы оправдать любопытство, у Ника не находилось: как объяснишь занудной совести и вторящему ей чувству долга, что дневник в тысячу раз познавательнее глупых бумажек с глупыми цифрами?

Компромисс, невзирая на происки внутреннего врага, именуемого добропорядочным термином «совесть», нашелся. Сначала Никита перестал дотошно, слово в слово, записывать услышанное от диктофона, затем перешел к вольному и весьма краткому пересказу, а кончилось все тем, что на бумагу теперь переносилось лишь самое важное, содержащее крохи полезной информации. Таким образом, за то куцее время, что было отведено дневнику, он, более не обремененный обязанностями писаря, прослушивал в несколько раз больше записей, чем обычно. И волки сыты, и овцы целы, что в переводе с дядиного на человеческий означало: архив на месте не стоит, и дневник изучается ударными темпами.

– Были вчера у родителей, в это время к ним офицер какой-то нагрянул. Я в родах войск полная дура, в форме не разбираюсь, но сразу видно, серьезный мужик – старый, весь седой, но суровый, ужас просто. Мой Дениска чуть не в струнку вытянулся, да и отец уважительно с ним, хоть и по имени звал, обнимал, но без панибратства, это точно. Давно не видела, чтобы батя на кого-то снизу вверх глядел, он ведь шишка еще та, с министрами за ручку здоровается, но офицер, видать, пошишковитей будет. На порядок.

Заперлись мужики в кабинете часа на три и безвылазно до вечера просидели. Только и слышно было, как военник басит – он, похоже, тихо разговаривать в принципе не умеет… Правда, как мы с мамой ни прислушивались, все равно ни слова не поняли. Я ее потом еще долго мучила, что за гость такой, но та только отмахивалась: то ли из ФСО генерал, то ли из ФАПСИ, а может, и вовсе из СВР. Ну по мне все одно, набор букв какой-то.

Дома погуглила, что за органы такие, только еще больше запуталась: охрана, разведка, связь… Да и ФАПСИ это давно расформировано. Короче, сам черт ногу сломит.

Так вот, когда мои мужики с генералом прощались, на обоих лица не было, да и сам генерал еще суровее стал, хотя дальше, казалось, некуда. Не человек, а гранитный монолит, самому себе памятник прижизненный. Но даже его, каменного, проняло, точно тебе говорю – неспокойный он был.

Такие дела… Тревожно как-то. Может, с бизнесом что не так идет? Надорвались мои на Объекте поганом, деньги кончились?

И Денис, гад такой, молчит, слова из него не вытащишь. «Все нормально, не дергайся, не приставай», вот и все отмазки. За «отстань» он еще, конечно, ответит, совсем попутал, так со мной разговаривать, но… Ох, Четверочка, не знаю я, что и думать…

Эль была права, каждая последующая запись становилась все тревожнее и тревожнее. Ее обычная веселая беззаботность исчезла без следа, а записи превратились в поток жалоб безответной Четверочке.

– Четверка, привет! Буду в тебя плакаться, хоть на жилетку ты слабо похожа. Вообще не похожа. А похожа ты на черную бездушную коробочку, которая никак не хочет пожалеть свою хозяйку!

Четверочка, мне плохо, мне страшно… Катьке хорошо, она с ровного места реветь умеет, а у меня никак не получается, хоть и очень хочется.

Денис пришел в три часа ночи, у меня нервы сдали, набросилась на него, прооралась от души… А потом смотрю, он весь бледный, белее белого, и губы дрожат мелко-мелко, будто еле сдерживается… не знаю, от чего. И меня совсем не слушает, в чем-то своем… трудно сказать, словно здесь человек, с тобой, и одновременно в другом месте, далеко-далеко отсюда!

Обнял меня, прижал к себе, и по волосам гладит, и шепчет – не мне, самому себе! – «вот и все, вот и все, вот и все».

Четверка, меня саму затрясло, от испуга зубы свело. Денис ничего не объясняет и вообще не говорит ничего, лег на кровать и как сознание потерял. Я его как только не тормошила… А потом стонать начал, во сне, да жалобно так, только что в голос не воет!

Четверка, меня такой ужас взял… Сейчас пять утра… нужно кому-то позвонить, но я до шести дотерплю. Надеюсь, дотерплю. Не хочу, как истеричка, людей посреди ночи поднимать… Надо с мамой поговорить, может, ей отец что-то сказал…

Четверка, пожалей меня, успокой, что все нормально будет, иначе за час с ума сойду…

* * *

Шестой день, предпоследний. Без аппетита поглощая легкий утренний завтрак, Ник пришел к очевидному, но совершенно неутешительному выводу: он лажает по всем фронтам, сроки практически сорваны, а результат близок к сокрушительному, позорному нулю.

Нужно срочно включать форсаж, но ни сил, ни резервов для него не осталось. Что делать? Ник не любил вопросов без ответов, но этот назойливый вопрос, похоже, обожал общество юноши и не отставал от него ни на секунду. Попросить у Володи еще времени? И что? Еще неделю просидеть над пыльными архивными папками, а потом вновь развести руками? Так дела не делаются, несолидный подход: есть срок, есть задача, есть обязательство ее решить. Есть все, кроме пути назад. Пусть продавцы плачутся, а он, достойный наследник своего непростого дядюшки, найдет выход!

Накачка помогла, вернула утраченную было мотивацию, возродила желание бороться до конца. Дядя жил ярко, никого и ничего не боялся, особенно трудностей и неразрешимых задач, не будет трусить и он, Никита Кузнецов!

Теперь бы только кипучую энергию по делу приложить… Расхаживая по дядиному кабинету с грудами просмотренных и забракованных папок, Ник четко видел, что выбранная стратегия поиска оказалась ошибочной. Можно до скончания века листать распухшие от обилия бумаги талмуды, но так и не разобраться, что в них зашифровано. Если забыть об этой документации, что останется? Стол, который уже исследован вдоль и поперек, даже на предмет ящиков с двойным дном. Карта – как наиболее интересный предмет изучена на два раза. Познавательно, увлекательно, жаль, для поставленной задачи абсолютно бесполезно. Отметок о местоположении транспорта и схрона нет. По крайней мере, на первый взгляд. И на второй тоже. Попялиться на разноцветные значки в третий раз? Только не сейчас, в состоянии цейтнота, – ситуация требует чего-то более продуктивного. Чего, черт возьми?

А если развернуть картину на сто восемьдесят градусов, посмотреть на все с другого ракурса? Включить, в конце концов, голову, а не уповать на усидчивость и терпение. До сих пор он искал объект и место – машину и, соответственно, схрон. Если оттолкнуться от метода? Отвечать не на вопрос «что», а на вопрос «как»! Как дядя выбирался на поверхность? И как возвращался обратно?

Способа для этого существует ровно два: стандартный, через гермоворота, и нестандартный – вентшахты, тайные ходы, лазы и прочая такая романтика. При стандарте в одиночку покинуть станцию и, тем более, вернуться на нее невозможно. Нужны помощники, кто выпустит-впустит, то есть откроет ворота. Учитывая, что герма – особо охраняемый объект, помощники должны быть из числа охраны, причем, сразу три человека, именно столько дежурит на этом посту. Слишком много для сохранения секрета, а учитывая, что смен у караула далеко не одна, цифра три умножается еще на количество смен. Какие уж тут секреты! Какой вывод следует из всего этого? Простой. Дядя выходил с санкции уполномоченного человека, который ведает допуском к поверхности. «Ключи от внешнего мира, фигурально выражаясь, у начальника станции, только высший чин на Донской владеет столь внушительной и исключительной компетенцией. Вывод из вывода – ́ с Борисычем есть что обсудить!