Выбор - Игорь Ревва

Короче говоря — человек исчез бесследно. И мне как его заместителю пришлось самому в спешном порядке разбираться в ситуации с новыми проектами для Имперской Канцелярии Здравоохранения и проблемами в новейшей разработке электронно-лучевых трубок. Но справился я с этим достаточно хорошо. Настолько хорошо, что позавчера появился приказ о моем назначении на эту так внезапно освободившуюся должность.

Я остановился перед дверью кабинета Сержа Антоныча. Теперь этому кабинету предстоит стать моим, подумал я, подбрасывая на ладони ключ от двери. Не нравится мне этот кабинет. Мой старый был гораздо лучше и удобнее. Да и уютнее как-то, что ли. Теперь там обоснуется Мишка Сен-Жюст, с легкой грустью подумал я.

А ведь теперь уже, наверное, мне не придется заниматься расследованиями, неожиданно подумал я. У меня теперь просто не будет на это времени — управление группой отделов не оставляет времени почти ни на что. Так что в командировки отныне скорее всего предстоит мотаться все тому же Сен-Жюсту. Или Арнольду.

Да какая разница?! Что я, в сыщиков не наигрался, что ли?! Новые обязанности, новая должность. Более ответственная, хотя и менее романтическая.

Хватит с меня романтики, тряхнул я головой. Не мальчик уже, в казаки-разбойники играть. Мне вот дела принимать нужно…

Строго говоря, дела принимать мне как раз таки было и не нужно — я фактически уже семь месяцев исполнял обязанности управляющего группой отделов. Но директор отпустил мне на это целых пять дней. Я понимаю, почему он так поступил. И я как раз намеревался использовать эти пять дней на то, чтобы попытаться отыскать хоть какие-то ниточки, ведущие к разгадке тайны исчезновения Сергея Антоновича.

Ключ с недовольным скрежетом повернулся в замочной скважине, и из кабинета на меня пахнуло слабым запахом застоявшегося несвежего воздуха.

Кабинет Сергея Антоновича состоял из двух комнат — собственно кабинета и некоего подобия подсобного помещения, в котором, по первоначальной задумке, видимо, должны были храниться архивы документов или нечто подобное. Тяжелые темно-малиновые шторы в кабинете были задернуты, и дневной свет, пробиваясь сквозь них, придавал всему вокруг таинственный красноватый оттенок. В узеньких солнечных лучиках неспешно плавали сверкающие пылинки. Я раздвинул шторы, распахнул окно, и волна свежего воздуха хлынула в кабинет. Я оглянулся. Теперь, в солнечном свете, помещение перестало походить на дом-музей. Ну, если не считать толстенного слоя пыли, покрывавшего все вокруг. Я прикоснулся пальцем к столешнице массивного стола, и рука моя непроизвольно вывела: «Костенко». Непонятно от чего смутившись, я быстрым движением стер эту надпись и посмотрел на ладонь. Ладонь стала серой от пыли. Перемажусь я тут, недовольно подумал я, направляясь во вторую комнату.

Не знаю, для чего конкретно намеревались использовать это помещение в самом начале, но Костенко превратил эту комнату в нечто среднее между лабораторией и библиотекой. Скорее всего именно этот закуток он и считал своим настоящим кабинетом. А возможно, что и своим вторым домом — маленький холодильник в углу, электрический чайник, початая бутылка коньяка…

Я взял бутылку за горлышко и посмотрел сквозь нее на свет. Внутри еще что-то оставалось. Не люблю коньяк, подумал я, ставя бутылку обратно на холодильник.

Центральное место в этой комнате занимал письменный стол с ЭВМ. Толстый слой пыли покрывал все и тут — даже надписи на клавишах можно было различить с большим трудом. Пыль и паутина царствовали всюду — на полках с книгами; на мягком и удобном на вид кресле возле стола; на экране ЭВМ. А толстенный пук проводов, тянущийся куда-то от системного блока, походил на диковинные морские водоросли.

Я проследил взглядом, куда идут все эти провода, и обнаружил справа от стола, прямо на полу, три дополнительных системных блока с расширенной памятью. Я вспомнил, что Борис Васильевич просил поискать у Костенко какие-то программы, и мне вдруг стало интересно, чем это таким важным Сергей Антоныч мог здесь заниматься. Столь мощные машинные ресурсы были необходимы только для решения каких-нибудь очень сложных задач. Что же он здесь делал? Набирал текст своего фантастического романа?! Большой, должно быть, роман у него получился, подумал я. Томов восемьсот…

Под книжными полками шел ряд невысоких шкафчиков. Дверца одного из них была слегка приоткрыта. Я присел на корточки и заглянул внутрь. Первое, что мне бросилось в глаза, это ствол пистолета, увенчанный глушителем. Насколько я знаю, Серж Антоныч на дух не переносил никакого оружия. Так, подумал я. Становится все интереснее и интереснее. Я осторожно прикоснулся к глушителю пальцами и вдруг понял, что это мой собственный пистолет.

Пистолет лежал в большой картонной коробке. Ствол его опирался о край, слегка подмяв картон. Я вытянул коробку из шкафчика и выпрямился, держа ее в руках. Внутри я заметил небольшую пачку исписанной бумаги, придавленной рукояткой пистолета к днищу коробки. Водрузив ее на стол, я взял пистолет в руки и извлек обойму. Обойма была полной. Порохом из ствола тоже не пахло. После того как я отправил эту посылку из Лондона в Москву, из моего пистолета никто не стрелял.

По правде говоря, я почему-то думал, что больше никогда не увижу своего пистолета. Мне казалось, что Сергей Антоныч должен был держать его у себя дома. И когда Костенко исчез, я подумал, что исчез он вместе с моим пистолетом. А я уже успел к своему оружию привыкнуть — старая «Кобра» 1968 года выпуска, калибр 6.78, девятизарядный. Хорошо пристреленная и безотказная машинка. Жаль было бы лишиться ее.

Я положил пистолет на пыльную поверхность стола и вытащил из коробки пачку бумаги. Это оказался мой отчет, отправленный из Лондона в марте. Зачитанный, с пометками, сделанными чужой (похоже, что Сергея Антоныча) рукой.

Я перекинул несколько страниц и наткнулся на свои измышления относительно Этьена Саргасова. Хорошо, что он успел смыться, подумал я. Это редко бывает, чтобы кто-то из НАС вовремя почувствовал опасность, грозящую ему самому, а не Сети.

Я невольно напрягся. Опасность для Сети я, например, ощущал постоянно. И скорее всего острее любого другого из НАС. Наверное, потому, что опасность эта возникла не без моего участия. Кира Кортес, например, тоже чувствовала нечто подобное, но не так сильно, как я. Может быть, именно поэтому Кире и удавалось вести нормальную жизнь. Ей не приходилось время от времени замирать и настораживаться в тревожных попытках определить, усилилась ли опасность, угрожающая Сети (а значит, и НАМ), или нет. Со мной было иначе.

Я вдруг вспомнил, как однажды ночью проснулся от отчетливого ощущения того, что неведомая опасность эта внезапно стала реальной. Очень реальной. Словно я воочию увидел подожженный фитиль бомбы, грозящей разнести все вокруг. Кира почувствовала беспокойство мгновением позже, но если б я не подскочил на постели как ошпаренный, она бы даже и не проснулась.

Это было как ощущение падения в страшную и неизвестную пустоту. И в конце падения ожидали боль и ужас.

Я сидел на постели, и холодный пот градом катился по моему лицу. Кира посмотрела на меня вначале удивленно, потом испуганно. Губы ее шевелились, она что-то говорила, но я не слышал ни единого слова. В ушах стоял зловещий медный звон, заполнивший все вокруг. И из этого звона вдруг выделилось и окрепло страстное желание выйти в Сеть.