Катали мы ваше солнце - Евгений Лукин

А потом земля дрогнула. Это был тот самый толчок, скативший четное солнышко с лунки и пославший тресветлое по главному желобу…

* * *

По счастью, ров еще обыскивать не начали, а то бы подавило многих. Заслышав нарастающий грохот, смекалистый люд кинулся к заломам и весь, почитай, уцелел. Редкий случай: латаное и, стало быть, особенно неудобное в работе солнышко, ни разу даже не завихляв, пробежало по всему желобу, одолело с разгону подъем, и смирно остановилось в следующей лунке. Ни дать ни взять – знающая дорогу лошадка. Даже ежели заснешь в санях – сама вывезет прямиком к воротам кружала.

Ударили сполох и всех свободных от работ берендеев послали с лампами в ров. Ни одного раздавленного однако не обнаружили, о чем и доложили тут же Люту Незнамычу. Розмысл испустил вздох облегчения и велел обшарить с тщанием весь участок. Гостей из верхнего мира он спровадил еще до подземного толчка, заверив при этом князюшку, что след синеглазого красавца древореза рано или поздно отыщется. И точно: вскоре кто-то из рабочих подобрал за наканавником бирку с отмыкалом от Докукиного сундучка, и сотник с розмыслом поспешили к месту находки.

– Здесь?.. – не веря, переспросил Чурыня и как-то весь сразу обмяк.

Ему подтвердили, что здесь – как раз напротив залома.

– Что это ты – как с виселицы сорвался? – недовольно спросил сотника Лют Незнамыч.

Тот лишь махнул безнадежно корявой ручищей.

– Лазом ушел… – пояснил он в тоске.

– Каким еще лазом?

– Да пару лет назад наладчики наши затеялись, вишь, наверх прокопаться из этого залома… Наверху-то – слободка, а там и кружало неподалеку…

– Ну-ну!..

– Ну и уперлись в камень, начали огибать, ушли под скалу…

– У тебя что, язык с подбоем? – вспылил розмысл. – Выплюнь не жевамши!.. Чем дело-то кончилось?

– Прокопали, да не туда… – нехотя сознался Чурыня.

Лют Незнамыч очумело уставился на припорошенный окалиной щебень.

– Вниз?! – ужаснулся он.

Угрюмый немилорожий сотник вздохнул и не ответил.

– Чурыня… – пролепетал розмысл, отирая бледной ладошкой проступившую на плеши испарину. – Я тебя разжалую, Чурыня… Почто не велел дыру заложить?

– Так Лют Незнамыч… – жалобно вскричал сотник, всплеснув свободной от лампы ручищей. – Закладывать-то незачем было!.. Это каким же надо быть дураком, чтоб туда полезть?..

– Виновных-то хоть наказал?.. – беспомощно спросил розмысл.

– Знамо дело, наказал… Всех, кроме Нежаты…

– А чем это он лучше других?

– Да он последним рыл… Ну и выпал, стало быть… – сотник еще раз вздохнул уныло и повернулся к нашедшим отмыкало. – Ну что? Кому отгул вне очереди?

Рабочие переглянулись, посмотрели на сотника, на черную щель укрытия…

– Слазить, что ли? – понимающе ухмыльнулся один. Прищурился хитровато, прикинул, смекнул – и бесшабашно махнул рукой. – А, где наша не пропадала!.. За отгул – можно…

– Только обвяжись покрепче, – процедил Чурыня. – А то погуляешь, пожалуй… по дну морскому…

Сбегали за вервием, опоясали смельчака по груди, затянули пару узлов – и доброволец надолго скрылся в заломе. Лют Незнамыч с любопытством взглянул на сотника.

– Ну и что там под нами? Сам-то не заглядывал?

– Хвост под нами, – равнодушно ответил тот. – Крайний левый хвост. Точь-в-точь как на чертеже… Верно, те, кто рисовал, тоже глубже дна копнули… Уж больно похоже изобразили… Ну как там? Не коротковата ли?

Последний вопрос был обращен к рабочим у залома. Двое отпускали веревку[70], третий распутывал.

– Да вроде много еще… – отозвался он, оглядев раскиданные по щебню петли.

– А может, оно и к лучшему… – помрачнев, молвил розмысл. – Выпал – и выпал… А то, чует мое сердце, что-то неладное Столпосвят наверху затевает с Докукой этим…

– Так еще не поздно… – вполне серьезно заметил Чурыня, кивнув на черную щель залома, куда рывками уходило узловатое вервие.

Лют Незнамыч поморщился.

– Да нет, не надо… Мы ведь, Чурыня, сам знаешь, тоже от них зависим… Продовольствие-то нашему участку от теплынцев поступает, а не от сволочан. Лучше уж не ссориться…

Из лаза донесся глухой исковерканный многими отголосками рев. Сотник и розмысл снова повернулись к залому.

– Что он там?..

– «Жив» кричит, – бодро отозвался один из рабочих.

– Это он про себя или про Докуку?

Переглянулись, пожали плечами. Последовал еще один глухой нечленораздельный вопль, и рабочие начали торопливо выбирать веревку. Первым из укрытия выбрался возбужденный чумазый смельчак и тут же принялся тягать вервие вместе со всеми. Вскоре общими усилиями из тесной норы был извлечен сильно побитый и ободранный Докука. Глаза у него от страха из синих стали совсем белыми. В остальном же красавец древорез был с виду и впрямь целешенек, как колокольчик.

То-то и оно что с виду… Увы тебе, отчаянная боярышня… Ахти вам, слободские красотки…

Ворожить Чернава умела сызмальства. Бойкая росла, смышленая. Другие, бывало, врут – только спотычка берет, а уж она наврет – так и не перелезешь. Гадала на решете, на иглах, воске, свинце, зеркале. Да, почитай, на всем, что под руку подвернулось… Дураков-то ведь не сеют и не жнут – сами родятся.

Предсказать удачу за пару берендеек – мужику ли, боярину – было для Чернавы раз плюнуть. И вроде бы никто из тех, кому она ворожила, на нее потом не жаловался, благодарили даже… Однако стоило ей попытать свою собственную судьбу, как тут же начинались чудеса. Врало решето, врали иглы, из воска и свинца отливалось такое, что молвить неловко. Зеркало тоже врало бессовестно. А уж замороженная в ложке вода просто издевалась над ворожейкой…

С Кудыкой вышло особенно обидно. На чем бы ни пробовала Чернава погадать, все в голос кричало: «Держись от него подальше!» Из свинца, к примеру, сам собою отлился гроб. Однако чумазая погорелица, будучи не в меру догадливой, рассудила, что опять это все вранье, и поступила в точности наоборот: пристала к древорезу, как локоть к боку. И ворожба тут же стала, будто бы назло, сбываться: гнались с колами берендеи, падало, грозя спалить, светлое солнышко, гроб же, отлившийся из свинца, как она теперь сообразила, предвещал и ей, и Кудыке скорое сошествие под землю.

Попав на раскладку, Чернава и вовсе отчаялась. Впору было уронить белы ручки да закатить ясны глазки. Это что же, до самой до смерти раскидывать резные чурки по дюжинам и лыком их перевязывать?.. Гулкие погреба, нигде ни лучика дневного, одни желтые язычки в скляницах… На Кудыку первые два дня Чернава просто смотреть не могла и с трудом удерживалась от искушения разбить о его нечесаную головушку одну из греческих ламп. Кудыка же, стоило ему оказаться в тесной семейной клети, сразу кидался мимо жены к столу и, расстегнувши Устав Работ, начинал елозить пальцем по письменам и шевелить губами. Время от времени поднимал на тихо закипающую Чернаву очумелые глаза и выговаривал благоговейно что-нибудь вроде: