Пособник - Иэн Бэнкс

Я смотрю, как бежит Энди. Я кричу ему вслед, но не бегу за ним. С этой стороны берег низкий, лишь на полметра возвышается над белой поверхностью покрытой снегом реки. Трава и тростники вокруг меня пригнулись под грузом внезапно выпавшего за ночь снега. На другой стороне, куда бежит Энди, берег высокий и крутой, вода там углубилась в гору, вымыла из нее песок, гравий и камни, оставив над собой нависающую землю и обнаженные торчащие корни деревьев; темное каменистое пространство под этим неровным свесом — единственное место, где я не вижу снега.

Энди кричит на бегу, полы пальто развеваются у него за спиной, руки в варежках раскинуты в стороны, голова откинута назад, уши его зимней шапки хлопают и взлетают, как крылья. Он уже пробежал половину пути, и настроение у меня внезапно меняется: я уже не испуган и не раздосадован — теперь мне весело, я опьянен, радость переполняет меня. Нам было сказано не делать этого, не ходить сюда, нам было сказано кататься на санках, играть в снежки, лепить снеговиков — все, что угодно, но только и близко не подходить к озеру и реке: там можно провалиться под лед; и все же Энди, после того как мы покатались немного на склоне у фермы, направился сюда, невзирая на мои протесты, пошел сюда через рощицу, а когда мы уже оказались на берегу, я сказал, ну ладно, но теперь только смотреть — дальше ни-ни, но тут Энди с воплем спрыгнул по усеянному камнями белому склону к реке и припустил по чистому снегу к противоположному берегу. Сначала я разозлился, испугался за него, но потом меня внезапно обуяла радость, я смотрел, как он несется по холодному ровному пространству вставшей реки — свободный, распалившийся, веселый в этой однообразной замороженной тишине.

Я думаю, он таки добежал, пересек реку и теперь в безопасности, я уже ощущаю, как во мне начинает подниматься пьянящая радость от этого искупительного свершения, но тут раздается треск, и он падает; я думаю, что он поскользнулся и упал, но нет, он не лежит животом на снегу, он провалился по пояс, он борется, пытается выбраться наверх, а белизна вокруг него начинает темнеть, и я никак не могу поверить, что это все на самом деле, не могу поверить, что Энди не выбраться оттуда; я ору от страха, зову его во весь голос, кричу ему.

Он молотит руками, его разворачивает, он погружается все глубже; он пытается найти опору и выбраться на поверхность, но кромка льда обламывается, осколки взлетают в воздух, а следом со странным звуком устремляются вверх фонтанчики воды. Теперь он зовет меня, но я почти не слышу его из-за собственных истошных воплей — я ору так громко, что в штанах у меня становится мокро от напряга. Он тянет ко мне руку, зовет меня, но меня сковал ужас, я исхожу воплем, я не знаю, что делать, хотя он и кричит мне: помоги, подойди ко мне, дай мне ветку, но меня прошибает холодный пот при одной только мысли о том, что нужно ступить на белую предательскую поверхность, а где ветку взять — я и представить себе не могу: с одной стороны высокие деревья над невидимым внизу ущельем, еще деревья есть у берега озера в направлении к лодочному сараю, но никаких веток на них нет, повсюду только снег, и тут Энди перестает молотить руками и исчезает под белизной.

Я стою неподвижно, замерев, онемев. Я жду — вот он сейчас покажется наверху, но его нет. Я делаю шаг назад, потом поворачиваюсь и бегу. Я бегу к дому, а липкая влага между моих ног из теплой превращается в холодную.

Вдруг меня хватают чьи-то руки — это родители Энди, они гуляют с собаками около декоративных прудов, но прежде чем мне удается сказать им что-нибудь, проходит целая вечность, потому что голос не слушается меня; я вижу страх в их глазах, они спрашивают: «Где Эндрю? Где Эндрю?» — наконец мне удается сказать, миссис Гулд издает душераздирающий вопль, а мистер Гулд велит ей прислать людей из дома и вызвать «скорую», а сам бежит по тропинке к реке — за ним четыре возбужденно лающих золотых Лабрадора.

Я бегу домой с миссис Гулд, и мы зовем всех — моих мать и отца и других гостей, и все несутся к реке. Мой отец тащит меня на руках. С берега мы видим мистера Гулда, ползущего на животе по льду назад от промоины; вокруг суетятся и кричат люди, мы бежим вниз по реке к теснине, к ущелью, мой отец поскальзывается и чуть не роняет меня, от него пахнет виски и едой. Затем кто-то кричит — Энди находят за поворотом реки, там, где вода пробивается на поверхность из-под корки льда и снега и, бурля на стремнине между камней и топляков, устремляется к порогу водопада, который сегодня даже на таком близком расстоянии шумит глуховато и как будто издалека.

Энди там, он застрял между заснеженным стволом дерева и обледеневшим камнем, лицо у него иссиня-белое и совершенно неподвижное. Отец Энди плюхается в воду и вытаскивает его.

Я начинаю плакать и прячу лицо, уткнувшись в плечо отца.

Деревенский доктор был одним из гостей; они вместе с отцом Энди поднимают мальчика так, чтобы вода вытекла изо рта, потом укладывают на расстеленном на снегу пальто. Доктор давит Энди на грудь, а его жена дышит мальчику прямо в рот. Они, кажется, удивлены больше всех, когда сердце Энди снова начинает биться, а в горле булькает. Энди заворачивают в пальто и несут в дом, а когда приезжает «скорая», его по самую шею погружают в теплую ванну и дают кислород.

Он пробыл подо льдом, под водой минут десять, а то и больше. Доктору были известны факты, когда детей (обычно помладше Энди), пробывших в холодной воде без воздуха, удавалось спасти, но сам он с подобным никогда не сталкивался.

Энди быстро приходит в себя, дышит кислородом, кашляет и сплевывает в теплую воду, потом его вытирают и несут в подогретую кровать, а родители не спускают с него глаз. Доктор беспокоился — не пострадал ли мозг, но Энди, похоже, такой же умный и сообразительный, как и раньше, помнит в подробностях, что было с ним в раннем детстве, проходит с хорошей оценкой все тесты на память, которые устраивает ему доктор, и даже хорошо учится в школе, когда после зимних каникул возобновляются занятия.

Его мать сказала, что это было просто чудо, и местная газета с ней согласилась. Мы с Энди так толком и не обсудили случившегося, а сам он не любит напоминать мне об этом дне, ну разве что если уж без этого не обойтись. Его отец тоже особо не любил вспоминать об этом, старался сразу же сменить тему или отшутиться. Да и миссис Гулд все реже и реже говорила о случившемся.

Казалось, только я один и помню еще то тихое морозное утро, слышу в своих снах тот крик, вижу руку, протянутую ко мне за помощью, которую я не смогу, не пожелаю оказать, глохну от той тишины, что наступает, когда Энди исчезает подо льдом.

И порою мне казалось, что он стал другим, изменился, хотя я и знал, что люди постоянно меняются, а в нашем возрасте меняются быстрей, чем другие.

При всем при том временами я думал, что бесследно это не прошло, и вовсе не обязательно из-за кислородного голодания, а просто из-за пережитого, из-за потрясения, которое он испытал во время этого холодного путешествия, когда его затягивало под кромку льда (а может, говорил я себе годы спустя, не бесследно в том смысле, что он обрел знание, избавился от детской неосмотрительности, а это не так уж и плохо). Но я больше не мог себе представить, чтобы Энди опять вот так же вызывающе и презрительно искушал судьбу, как тогда, когда он, словно сорвавшись с привязи, бежал — с хохотом, раскинув руки — по ледяной корке.