Почему хорошие люди совершают плохие поступки. Понимание темных сторон нашей души - Джеймс Холлис

Вопрос лишь в том, какую долю мудрости реально может содержать и нести в себе, обновлять и передавать институция? Безусловно, институциональная мудрость, как думается, никогда не окажется больше мудрости своих предводителей. И это при том, что поступки и убеждения их последователей вполне могут поставить под сомнение основополагающее видение самих творцов институтов. То, как институты интерпретируют замысел своих основателей, будь то религиозный, политический или благотворительный, – тема, вполне обоснованно открытая для серьезного обсуждения. Многие нации доверили своим верховным судам труд разбираться с этими вопросами, у религиозных организаций есть на то курии, а у неприбыльных – совет директоров. Кто и как принимает решения в институции, ведет ли его в будущее мудрость и дальновидность – в лучшем случае проблематично, а в худшем – маловероятно. Как предсказывал Йейтс в 1917 году, когда все начинает рушиться, тогда лучшим недостает убежденности, в то время как худшие полны страстной решимости.

Одно ясно: институты редко бывают терпимы или благосклонны к диалектике критицизма изнутри или снаружи, если их лидеры не уверены в себе и своем положении. Специалисты в вопросах совершенствования организационной структуры часто обнаруживают, что руководящая верхушка не желает слышать о реальном положении дел, что практика «говорить правду власти предержащей» не приветствуется. Что же касается коллективной мудрости, то, похоже, еще нескоро найдется тот царь-философ, на которого возлагал надежды Платон еще в незапамятные времена. Если же, как высказался еще в XIX веке лорд Актон, власть развращает, а абсолютная власть развращает абсолютно, тогда есть все основания ожидать, что наши лидеры будут пытаться управлять новостями, преследовать несогласных, очернять их мотивы и использовать властный ресурс для манипулирования публичной политикой ради обслуживания особых интересов. Народным волеизъявлением можно манипулировать даже в условиях демократии, и им будут манипулировать, перекручивать и подменять его своими интересами, как посредством невроза наших лидеров, так и бесконечной силой бессознательного в каждом из нас.

Только постоянная бдительность, недремлющая совесть и пробужденное сознание вкупе с гражданским долгом и здоровым скептицизмом могут служить противовесом Тени институциональной жизни. «Скептицизм» не означает «цинизм», не означает «неуправляемость». Скептицизм исходит из вполне оправданной предпосылки, что даже у самых благонамеренных есть своя Тень, активная и подвижная. Скептицизм жизненно важен для здоровья всех институтов, особенно же тех, что предусмотрены с целью демократического управления. И не имеет значения, правительство это, большой бизнес или благотворительная организация каких угодно размеров, теневая программа будет присутствовать всегда и всегда в работе. Здоровье любого институционального образования зависит, подобно состоянию личной жизни индивида, от его желания стать сознательным. Но институты не имеют индивидуального сознания, они не думают, не имеют совести, не способны к нравственному выбору, ибо они как институции – абстракция. Они зависят от нас. Наша способность видеть Тень и противостоять ей в институциональной жизни, очевидно, начинается с нашей способности различить ее непосредственно в своей собственной жизни и всегда будет зависеть от этой способности.

Вероятно, последний период, когда западный мир был наделен коллективным «смыслом», приходится примерно на XIV век, на время так называемого Высокого Средневековья, когда формировалось столь многое в современном мире. И дело здесь не в том, что мир тогда казался таким уж простым и осмысленным. По замечанию философа Томаса Гоббса, жизнь многих наших предшественников была «грязной, скотской и недолгой». Как уже говорилось, в 1348–1349 годы «черная смерть» унесла 40 % населения Европы. Исчезали с лица земли целые города. Самые «лучшие» из людей, те, кто пытался ухаживать за больными, часто погибали первыми, «худшие», бежавшие от чумы, получали шанс прожить еще несколько мимолетных лет. Сотериологические притязания церкви и божественный статус королей не имели никакого веса для тех, кого охватило всеобщее помешательство, и уж тем более – для крошечных блох на спинах крыс – переносчиков чумной бациллы. Все институты, в особенности церковные и государственные, испытали потрясение и, что касается западного мира, прошли через необратимые изменения. По мере того как подтачивается священный порядок, вызывая всеобщее духовное и психологическое смятение, его понемногу начинают подменять пока нечеткие притязания секулярные. На один из таких переломных моментов указывает Гарриет Рубин: «Смерть Бонифация 11 октября 1303 года знаменует начало победы национализма над супернатурализмом. Политическое начинает опережать духовное в своей власти над людьми и общественными институтами»[92]. Другими словами, старому миру пришел конец, «средние века» между классической эпохой и современностью утратили свое мифическое обоснование, и появились зачатки того, что мы теперь называем «модернизмом».

И все же в начале 1300-х Данте публикует свою Il Comedia («Комедия»), названную так потому, что у нее имеется счастливый конец, то есть спасение. (Название «Божественная» ей позднее присвоили восторженные читатели ввиду ее непревзойденных эстетических достоинств.) Дантово видение Вселенной, космического порядка, данного свыше, нравственного закона, санкционированного сакральным институтом, трехэтажная Вселенная представляет собой последнюю согласованную картину мира, приемлемую равно и для царя, и для простолюдина. Высокоструктурированное видение Данте запечатлело обширную сеть причины и результата, выбора и последствия, божественного/человеческого взаимодействия в пределах постижимой модели. И царь, и простолюдин должны смотреть в одном направлении, видя перед собой средневековый кафедральный собор как зримое воплощение секулярного/сакрального порядка, поскольку священство пользовалось куда большей властью над общественными институтами и всем ходом повседневной жизни, чем это мог вообразить себе Спаситель не от мира сего[93]. Эти два института вместе воплощали долготу и широту средневековой души. Когда умеешь вычислять долготу и широту, эти «осязаемо невидимые» полезно-фиктивные линии, можешь точно знать, где находишься, в любую бурю и шторм. Однако со смертью Данте в 1321 году этот неустойчивый, лишь незначительно интегрированный синтез сакрального/секулярного и привычное представление о космическом порядке оказались бесповоротно разрушенными. Мы по-прежнему воспринимаем мысленным взором образы той эпохи, но их убедительная сила утрачена навсегда. В «Троиле и Крессиде» Шекспира читаем: «Забыв почтенье, мы ослабим струны – И сразу дисгармония возникнет»[94].