Навеки моя - Шарлин Рэддон

Загнать в клетку зверя своей собственной чувственности оказалось труднее, чем он ожидал. Бартоломью смотрел, как Эри выскальзывает из комнаты, и чувствовал внутри себя пустоту, которая даже была больше той бездонной выгребной ямы, в которой он жил всю свою жизнь.

Когда она ушла, он опустил лицо на скрещенные руки и попытался найти тихий островок успокоения в том хаосе, который царил у него в голове; найти оазис, в котором можно было укрыться, пока он вновь не возведет стены благословенного равнодушия, защищавшие его и державшие волка в состоянии безвредного оцепенения, пока не пришла Эрия Скотт и не освободила его.

Эри отворила дверь домика и вышла в мир голубых небес и пушистых белых облаков. На востоке сияло солнце, круглое и блестящее, как золотая монета. Чирикающие воробьи прыгали по прихваченной морозцем траве в поисках зерен, и легкий ветерок донес до нее веселую песню щегла.

– Бартоломью! – внезапно крикнула она. – Бартоломью, быстрее, посмотрите!

Его мгновенно обуял страх, вызвав прилив адреналина в крови. Он соскочил с кровати, схватил брюки и подбежал к двери, босиком и без рубашки.

Эри стояла на крыльце и радостно смотрела на него сияющими глазами.

– Посмотрите, как красиво! – она подставила лицо солнцу, закрыв глаза, раздувая ноздри и вдыхая свежий бодрящий воздух. – Мне кажется, что я чувствую запах моря.

Бартоломью улыбнулся, не в силах противостоять ее заразительной радости – она не обращала внимания на то, что солнце едва грело, а земля no-прежнему была покрыта замерзшей грязью, и ей еще предстояло осознать последствия такой перемены погоды. Он знал, что какая-то часть его умерла.

«Но у себя за спиной я всегда слышу грохот крылатой колесницы Времени».

Бартоломью свернул повозку с дороги на луг с густой травой и остановил лошадей. Он не пытался слезть на землю, просто сидел и смотрел на вожжи, как будто не узнавая узкие полоски сыромятной кожи в своих руках или не зная, что с ними делать.

Эри коснулась его руки:

– Бартоломью, с вами все в порядке? Почему мы остановились?

Он переложил вожжи в одну руку, а другой обнял ее. С тех самых пор, как они перед рассветом покинули дом Джона Апхема, они пользовались любым удобным случаем, чтобы прикоснуться друг к другу.

Два дня назад установилась солнечная погода, и Бартоломью проводил целые дни у переправы, помогая строить мост. Когда он возвратился в первую ночь, то привел с собой трех молодых людей, которые остановились в гостинице Саммит Хаус, и так битком набитой пассажирами дилижансов и другими путешественниками, с нетерпением ожидавшими того момента, когда мост будет готов. Поскольку старший из мужчин был двоюродным братом старого друга Бартоломью из Тилламука, он почувствовал себя обязанным предложить им кров, несмотря на то, что ему не хотелось жертвовать возможностью оставаться наедине с Эри.

Вчера Бартоломью возвратился домой в одиночестве; мост был восстановлен, и трое молодых людей отправились в Тилламук. Оставшись снова вдвоем, Эри и Бартоломью почувствовали возникшую между ними неловкость, которую только усугубляло чувство вины за случившееся между ними, но они разрывались от желания проделать это снова. Ужин в тот вечер прошел в молчании; в воздухе висела напряженность.

Бартоломью домывал последние тарелки и пытался убедить себя, что он предпочел бы спать сегодня в одиночестве, когда во двор въехала повозка. Дверь распахнулась, и Джон Апхем ворвался внутрь, неся на руках сына, нога которого была упакована в гипс.

– Я знал, что найду тебя здесь, Барт. Чертовски рад тебя видеть, – сказал Джои, опуская мальчика на пол.

Оливия тепло улыбнулась:

– Мы сказали Хестер, что ты будешь здесь, в тепле и безопасности, но она напридумывала всяких ужасов.

Затем взор старшего Апхема остановился на Эри, и та виновато покраснела. Все изменилось. Теперь больше нельзя было игнорировать семейное положение Бартоломью, и между ним и Эри словно выросла невидимая стена.

И сейчас, сидя в повозке возле дороги, Эри была благодарна за то время, которое ей осталось провести наедине с Бартоломью. На каждом изгибе дороги она цепенела от страха, что вот за поворотом откроется Тилламук и появится Хестер, подстерегающая их, как сидящий над падалью стервятник.

Как будто прочитав ее мысли, Бартоломью нежно погладил ее пальцы:

– Эти последние два дня были трудными.

– Для меня тоже, – она склонила голову ему на плечо. Бартоломью провел детство в Тилламуке – это была его родина, именно так он ощущал этот городишко. Впервые в жизни эта мысль наполнила его горечью. Он забыл давние дни, полные проделок и шалостей вместе с братьями и сестрой. Купание в реке, ловля крабов в заливе. Каждая бродячая кошка и собака в округе – и даже те, кто не считался бродячим животным, – гуси, утки, домашние индюки, даже осел – все тащились вслед за ним, как будто у него в кармане было полно костей и сушеных фруктов. А ведь так все и было.

Сначала женился и уехал Джон, потом за ним последовали Мэри и Кельвин, оставив пятнадцатилетнего Бартоломью выполнять обязанности, которые они когда-то делили между собой. Он никогда не винил их за это. Они не могли знать, что Марта Hyн в тот же самый год станет жертвой нескольких инсультов подряд. Для Бартоломью счастье ушло вместе со смертью его матери. Больше не было материнских объятий. Больше не было яблочных пирогов, приготовленных специально для него. Больше не было смеха. Больше не было любви.

После того как отца разбил паралич, на плечи Бартоломью легла ответственность за молочную ферму, и, став взрослым, Бартоломью не стремился оживить и разнообразить свою жизнь. В его жизни были только чувственное покачивание бедер женщины на несколько лет старше его, мягкость прижимающейся к его плечу груди, когда она тянулась поставить на стол большое плоское блюдо с мясом, женский взгляд, который слишком надолго задерживался на его жарких губах. Хестер.

И теперь, сидя в повозке рядом с дорогой, Бартоломью чувствовал, как хватка, которой жена держала его, усиливается, досуха выпивая его душу, снова раздевая его донага. Долг. Честь. Ответственность.

Безбрачие.

Его охватила паника, желание бежать куда глаза глядят. Взять с собой Эри и исчезнуть. Борись за свою свободу, – стучало у него в ушах. Как бы он хотел поступить так!

Не глядя на Эри, Бартоломью кивком указал на поворот дороги:

– На равнине за этим поворотом лежит Тилламук. Через полчаса мы будем в доме его преподобия Кетчема.

Эри крепче уцепилась за его руку:

– Бартоломью, мне вдруг стало страшно.

Он взглянул на нее, его губы искривила задумчивая улыбка:

– Вам? Моей безумно пылкой и порывистой нимфе? – он провел пальцем по изгибу ее губ, задержавшись на мгновение на крошечной родинке, которая, казалось, молила о поцелуе. – Не могу себе представить, чтобы вы чего-нибудь боялись.