Пособие по укладке парашюта - Екатерина Великина

«Не дай пропасть, Господи», – подумала я и, собрав последние силы, предприняла заключительную попытку вылезти наружу. Делать этого не следовало, потому что окно издало жуткий скрип и в комнату заглянула мама. Завизжали мы одновременно, и, должно быть, от ужаса лучшая моя половина таки перевесила худшую, и точно куль с дерьмом, я полетела вниз, на пол.

– Ну вот и пришли, – сказала я маме перед тем, как отключиться.

Единственный плюс в моем отчаянном приземлении заключался в том, что в школу я еще пару недель не ходила. Разбитое хлебало и подозрение на сотрясение были покруче гриппа и антреприз с «темнотой в глазах» не требовали.

А второй плюс получился долговременным.

Каждый раз мириться, когда мы с мамой ссоримся, она всегда первая приходит. Как вспомню, говорит, как ты с воем на меня из форточки вывались, так сразу понимаю, что на дураков не обижаются.

Давно известно, что каждая среднестатистическая школьница мечтает о туфлях на шпильках, респектабельном сюпруге и карьере Снегурки. Как вы понимаете, тотального невезения в жизни не бывает, поэтому в роли внучки Мороза я все-таки блеснула.

Наступление 1992 года не сулило мне ничего хорошего. В начале декабря моя мама получила командировку в Москву и стремительно улетела, оставив юную Катечкину с папенькой. Вплоть до 25-го числа наша жизнь была прекрасна. Конечно, как правильно развлекать ребенка, папенька не знал, но это удачно компенсировалось его недогадливостью по поводу школьного дневника, в котором вот уже неделю тосковала жирная параша по алгебре. От параши я грустила, но когда дневник не потребовали и на восьмой день, тут же замазала двойку типографской мазилкой «Шрифт» и принялась готовиться к новогодней елке. За неумеренную тягу к трещанию языком школьный комитет выделил мне роль сороки-воровки, предполагающую эпический полет вокруг зала со словами «Не зажжется ваша елка, не зажжется». В качестве реквизита мне выдали огромных размеров клюв и мятую бумажку со словами.

«Ну и что, что не Золушка? – успокаивала себя я. – Зато костюм сороки даже папенька смастерит, главное, что клюв-то уже есть, а остальное придумаем».

Двадцать пятого утром, примерив изготовленный папой наряд у зеркала, я поняла, что, во-первых, орнитолог из родителя так себе, а во-вторых, жизнь закончена.

Черные жилетка с юбкой, пионерская рубашка с оторванным шевроном и красные пластиковые бусы шансов на овации не оставляли. Никаких сорок-воровок в зеркале не было и близко, но зато ободранный «ребенок-сексот в бусах» был налицо. Пожалуй, только таблички «Она расстреливала еврейских детей» не хватало.

– Папа, я похожа на дочь Гитлера, – сказала я и завыла.

– Ну вот, может быть, клювик примеришь? – избегая моего взгляда, предложил папа.

Нацепив клюв, я завыла еще горше. Если ободранный ребенок-сексот в бусах еще мог слиться со стенами и прокатить под «не переодетого к празднику», то ободранного ребенка-сексота с бусами и клювом ждала долгая мучительная смерть.

В школу мы ехали молча и возвращались тоже в тишине.

Несмотря на то что вокруг зала я «пролетела» точно «мессершмит», сбивая перваков на поворотах, и сделала всего один круг, а не три, как было положено, нарядец мой все-таки заметили.

– Это ж кто девочку так вырядил? – изумлялись одни мамаши.

– Наверное, родители алкаши какие-нибудь, – отвечали им другие. – Сейчас всякого, знаете ли, полно…

Вернувшись домой, я шарахнула дверью своей комнаты и рухнула на диван. Доброе имя мое было опозорено, и ни одна вещь на свете не могла возместить мне страшной утраты.

За рыданиями я не заметила, как вошел отец.

– Ты, Кать, плакать перестань. Снегурочкой быть хочешь? – потряс меня за плечо родитель.

– Что, мешок из-под картошки освободился? – взвизгнула я.

– Да нет же, наряд казенный будет. Вполне себе даже настоящий, с кокошником.

– Вместо тети Зины? – обомлела я.

– Вместо тети Зины, – ответил мне папа.

Надо сказать, что организация, в которой работал папенька, в качестве детских новогодних мероприятий пользовала развоз конфет по домам. Причиной была скудость бюджета: празднование Нового года в актовом зале требовало елки, ряженых и чаепития, в то время как доставка подарков до хаты сводилась к водителю и двум добровольцам на роль деда с внучкой.

Про Мороза не помню, но вот Снегуркой всегда была тетя Зина.

Высокая, с толстой косой из пеньки и с густо накрашенными глазами, тетя Зина казалась мне красавицей, и я никак не могла понять, за какие такие заслуги она отказывается от своей беспроигрышной роли и уступает ее мне.

– Ну это чтобы ты не расстраивалась, – сладко сказал мне папа.

О том, что тетя Зина на девятом месяце и выпускать ее к детям в таком виде неэтично, папа умолчал. Умолчал он и о том, что Снегурку искали на протяжении полугода и даже за тройной отгул ни одна из сотрудниц не соглашалась побыть в этой роли. Короче говоря, родитель мой обо всем умолчал, и поэтому к исполнению обязанностей я приступила в абсолютном неведении и некоторой эйфории.

Тридцать первого утром к нам в дверь вошли двое. В Деде Морозе я сразу же узнала соседского дядю Лешу. В папашкиной организации он числился кем-то вроде старшего техника, был лохмат и ужасно молчалив. Из-за дяди Леши выглядывал водитель Юрик.

– Готова? – хором спросили они у папы.

– Готова, – ответил им он и выставил меня из-за спины.

Несмотря на то что под голубым зипуном было толстое драповое пальто, а кокошник был немного великоват, из меня получилась вполне себе лубочная Снегурка: маленькая, беленькая, с косой до задницы – всё, как положено.

– Ты стихи-то выучила? – строго спросил дядя Леша, запихивая меня в машину.

– Выучила, – пискнула я.

– А много?

– Очень-очень много, – еще раз пискнула я, перепугавшись, что роль уплывает из-под носа.

– Это хорошо, – обрадовался дядя Леша и замолчал.

У двери первой квартиры мы были через десять минут.

– А кто это к нам пришел? Дед Мороз со Снегурочкой пришел! – запричитала встретившая нас семья и выпихнула в прихожую детей.

– Я Дед Мороз, я подарков вам принес! – пробасил дядя Леша. – А вот Снегурочка, моя внучка.

При слове «внучка» Мороз отвесил мне увесистый пендель, который я восприняла как сигнал к началу действа и немедленно начала читать стихи.

К концу первого стихотворения, когда лупоглазые малыши более-менее осмелели, я с изумлением обнаружила, что дяди Леши в прихожей нет.

«Наверное, так задумано по сценарию, – подумала я. – Он, наверное, сейчас откуда-нибудь неожиданно выскочит».