Хозяйка Империи - Раймонд Фейст

Аракаси потер щеку согнутым пальцем, напряженно размышляя:

— Итак, ты полагаешь, что Ассамблея может ввязаться в политические игры, преследуя собственные цели. Это правда, что черноризцы всегда ревностно оберегали свою обособленность. Я не знаю ни одного человека, который проник бы в их город и рассказал о том, что увидел. Госпожа Мара, сунуть нос в эту цитадель будет опасным и очень трудным делом — если не абсолютно невыполнимым. У них есть особые заклинания, которые никому не позволяют проникнуть в их среду. Я слышал рассказы… Хотя вряд ли я был первым разведчиком, который пытался к ним внедриться. Ни один из тех, кто когда-либо встал поперек дороги Всемогущим или просто затаил в душе обман, не умер своей смертью.

Мара стиснула кулаки:

— Мы должны найти способ, который позволит нам узнать их истинные побуждения. Более того, необходимо отыскать средство, чтобы прекратить их вмешательство, или на крайний случай получить четкое представление, ради каких целей они чинят нам препятствия. Мы должны понять, насколько далеко можем пойти в своих действиях, чтобы при этом не обозлить их еще больше. Может быть, со временем появится возможность вступить с ними в переговоры.

Смирившись с неизбежностью, Аракаси склонил голову, мысленно уже прикидывая, как подступиться к столь грандиозной задаче. Он никогда не рассчитывал дожить до старости; решение запутанных и даже опасных головоломок служило ему источником ни с чем не сравнимого восторга. Однако новое поручение госпожи, как можно было догадаться, сулило весьма скорый конец.

— Воля твоя, госпожа. Я немедленно начну перестраивать работу наших агентов на северо-западе.

Надежда на переговоры была заведомо эфемерной, и Аракаси отверг ее с самого начала. Для успешного торга нужно иметь в запасе либо силу, чтобы приказать, либо соблазнительную приманку, чтобы подкупить. Мара могла опереться на сильную армию и народную любовь, но, с другой стороны. Мастеру довелось собственными глазами увидать, что такое могущество одного-единственного мага, когда Миламбер сорвал Имперские Игры. Тысячи воинов властительницы Мары вместе с воинами всех ее друзей и союзников были ничем в сравнении с колдовскими силами, которыми располагала Ассамблея. Но у кого в целом мире нашлось бы что-то такое, что могло бы прельстить Всемогущего и чего он не получил бы по первому своему слову?

Чувствуя, как стынет кровь в жилах от подобных рассуждений, Аракаси подумал об одном способе принуждения: о шантаже. Если бы, например, оказалось, что Ассамблея не бескорыстно оказывает поддержку тому или иному правителю, то кое-кто из ее столпов, во избежание огласки, может пойти на компромисс, дабы заручиться молчанием Мары… Сама эта мысль казалась чистейшей нелепостью. Всемогущие стояли выше любого закона. Скорее всего, как рассудил Аракаси, даже если бы неслыханная удача помогла ему раскрыть подобную тайну, черноризцы без труда обеспечили бы себе вечное молчание Мары. Вечное молчание.

Аракаси чувствовал, что Сарик, Люджан и Кейок это понимали. Их глаза не отрывались от него, в то время как он, поднявшись с подушек, совершал прощальный поклон. На этот раз Мара рисковала слишком многим, и они все опасались последствий. Аракаси, с присущим ему хладнокровием, повернулся к выходу. Если он и проклинал жестокую судьбу, ничто в его поведении не позволяло это заметить. Ему надлежало забыть про недавно обнаруженную опасность, угрожающую Маре. Более того, приходилось отказаться от любых попыток предпринять ответные шаги. Целые ответвления его огромной сети должны будут прекратить всякую деятельность и перейти в состояние «спячки» до тех пор, пока он не разрешит загадку, к которой никто из людей прежде не отваживался подступиться. Эта тайна ожидала разгадки за берегами безымянного водоема, известного только как озеро, окружающее остров Города Магов.

Минуло два года.

Попытки убить властительницу Акомы больше не возобновлялись, и, хотя никто не утратил бдительности, ощущение непосредственной опасности успело притупиться.

Спокойствие, царившее в господском доме, когда предутренний свет проник в спальню, было даром небес, который следовало особенно ценить. Недавние неудачи в торговле и трения между политическими партиями ложились дополнительным бременем на казну Акомы.

Однако сейчас бодрствовали только дозорные и еще ожидалось прибытие курьеров с утренней почтой. От озера донесся крик береговой птицы. Хокану теснее прижал к себе обожаемую супругу и внезапно замер, ощутив легкую полноту ее живота. И сразу стало понятно, почему в последнее время по утрам она избегала общества не только самых доверенных советников, но и его самого. Вывод был очевиден — и его охватила безудержная радость. Хокану улыбнулся, уткнувшись лицом в душистые волны ее волос.

— Повивальные бабки уже сказали тебе, кто будет новым наследником Акомы — сын или дочь?

Мара вывернулась из его рук, и ее глаза расширились от возмущения.

— Я не говорила тебе, что беременна! Кто из служанок выдал мой секрет?

Хокану ничего не ответил, но его улыбка стала шире.

Схватив его за руки, кольцом обвивающие ее стан, властительница сама дала ответ на свой вопрос:

— Понятно. Все мои служанки помалкивали, а вот мне до сих пор ничего не удается утаить от тебя, муж.

Но это было не совсем так. При всей их взаимной привязанности существовали в душе жены такие глубины, куда даже Хокану не было доступа, особенно после смерти ее первенца, когда горе, словно тень, обволокло Мару.

Вот и сейчас, когда она радостным шепотом уведомила его, что скоро он станет отцом — отцом своего кровного, а не усыновленного ребенка, — Хокану уловил в ее голосе едва различимый оттенок горечи. Мару что-то тревожило, и ее беспокойство на этот раз не было связано ни с утратой Айяки, ни с вмешательством Ассамблеи, наложившей запрет на любые ее попытки отомстить Джиро. Вместе с тем он чувствовал: сейчас неподходящий момент, чтобы затевать расспросы.

— Я люблю тебя, моя владычица, — прошептал он. — Ты будешь окружена заботой, и тебе придется к этому привыкнуть, потому что я собираюсь самым бессовестным образом баловать тебя день за днем, пока не настанет время родить. — Он повернул ее лицом к себе и поцеловал. — А потом, возможно, окажется, что я слишком вошел во вкус, и мне будет трудно отказаться от этой привычки.

Мара устроилась поудобней в объятиях мужа; ее пальцы медленно скользили по его груди.

— Ты самый лучший муж в Империи, любимый, — намного лучше, чем я заслуживаю.

Утверждение было спорным, но Хокану промолчал. Он знал, что ее любовь к нему глубока и непритворна; знал, что она дарит ему такую меру ласки и удовлетворения, на какую способна не каждая женщина, и все-таки в глубине души он чувствовал, что в ее отношении к нему не хватало чего-то важного. Властительница никогда не лгала мужу; ему и в голову не пришло бы упрекнуть ее в холодности. Тем не менее бывали моменты, когда ее мысли витали где-то в другом месте, куда ему никак не удавалось проникнуть. Ей чего-то недоставало, и чутье подсказывало ему: дать Маре то, в чем она нуждалась, не в его силах. Он не пытался достигнуть невозможного, но, полагаясь на силу прожитых вместе лет, возводил несокрушимую цитадель согласия и понимания. Он хотел, чтобы она была счастлива, и это ему удавалось, пока стрела не сразила коня, убившего ее сына.