Седая весна - Эльмира Нетесова

— Ох и выла ведьма на всю улицу! А на нее как цыкнули! Но тут уличная шпана собралась. Петрович с бабками и энтот — хронтовик ихний — Гришка. Отбили ведьму. Не дали забрать. Но нервы наскрозь ей выдернули. Теперь из дома не высунется до гроба. Воспретили ей всяких впущать во двор. Она и без того с голоду сдохнет, старая колдунья! А еще ее Андрей защищал — сосед Васькин. Дак вот змей, так и брехнул, мол, никто иной, как только Жорка, значит — ты, напакостил Ульяне и вызвал милицию! Сколько говна на тебя вылил, срам вспомнить.

— Ну, погоди! Возьму его за жабры! — пообещал Жорка и вскоре сел за новую кляузу.

— Он использует служебную машину в личных целях. Я много раз видел его в «Волге» с сомнительными девицами, да еще в нетрезвом состоянии. Подчеркиваю — в рабочее время! И это — отец семейства, руководитель предприятия. На кого будут равняться молодые, с кого возьмут пример? С растленного типа! Давно пора взять под особый контроль зарвавшегося негодяя! Такие позорят всех окружающих. Пора принять к нему самые жесткие меры, — призывал Жорка прокуратуру, милицию и администрацию города.

И на следующий день разослал кляузы по адресам, стал ждать результат.

Фаина, слушая мужа и свекра, не понимала, почему они не могут жить спокойно, в ладу с соседями? Но высказывать свое мнение боялась. Баба была на сносях, скоро в декрет. Она слышала от свекра, почему в доме не прижилась ни одна баба:

— Я сам три раза был Женатый. И все неудачно. Первая — учительница. Интеллигентка! Мать ее блохи съели! Все по правде жила! Срамила за жалобы нас с отцом! Совестила! У-у, гнида! Называла всю родословную — фискальной и гнилой! Говорила, что задыхается серед нас! Я ей дал подсрачника, пока Жорки не было, отправил пробздеться во дворе. Когда сын вернулся, она уже сбежала. Жорка в школе был. Его я отсудил у ней. Единая баба в городе — алиментщицей была. Мне платила. Я на нее столько писал, потопил в жалобах. Но всю правду! В петлю со стыда влезла. К ней даже собаки подбегать боялись, — смеялся дед.

— Вторую привел, когда Жорке пятнадцать годков сравнялось. В магазине торговала. И тоже мозги сушить стала за жалобы. На втором годе за шкирку выкинул. А следом — сопроводиловки. Ее трясли пять лет. Не одюжила, смоталась с городу неведомо куда. Никто ее адреса поныне не знает. Может, издохла давно. Хоть только в прошлом годе закинул искать. Если б нашел, упек бы на самую Колыму, — умолк на время.

— Третья хуже нас двоих оказалась. Язва лягушачья! Тихоней прикинулась, послушной была. Работала нянькой в детском саде. А тут ее мать померла. Я на похороны не дал! Отказал ей! А что, как вся родня вздумает за мой счет помирать? Ну и поругались насмерть. И это после того, как восемь лет прожили бок о бок! Она от меня ушла в дом матери. И я, понятное дело, за жалобы сел. А она — тоже. Я и не ждал. Уж не знаю как ее таскали, а меня задергали! На дню по пять повесток получал. Едва успевал отбрехиваться. Домой вертался злой и все ночи на нее строчил! Ни слова брехни! Эдак три года с обеими бабами… Одну искал, другую топил. Так Дашка не выдержала. Свихнулась. Попала в дурдом. И нынче там бызвылазно. Я за ней и нынче слежу. Коль выпустят — урою…

— А зачем она вам, папаша? Ведь разлучились. Семья раскололась. Это ж беда! На что друг другу еще больней делать? — не выдержала Фаина.

— Дура ты набитая! Зачем ворога вживе оставлять? Коль не мне, так никому! — стукнул кулаком.

Фаина знала, что у Жорки было много женщин. Но все временные. Почему ни на одной не женился — не понимала. Дошло позднее.

Когда Фаина сказала мужу, что беременна, тот поморщился, поскучнел и попросил не говорить отцу. Но живот рос и старик приметил, сказал ядовито:

— Забрюхатела, крольчиха? Не успела мужику бока согреть, уж и пузо на нос полезло?

Фаина покраснела, смолчала, пожаловалась Жорке. Тот оттолкнул ее:

— С отцом хочешь разругать? Не выйдет!

С тех пор поняла, защиты искать не у кого. А время шло. Вот уже и в декретный отпуск скоро. Но… Ни муж, ни дед ни разу не заговорили о ребенке, какой вот-вот должен появиться на свет.

— Жора! Ребенку приданое нужно. И кроватку пора купить. Где ее поставим? — обняла мужа.

— Мне не до того. Потом, — сбросил руки жены.

— Жор! Как я боюсь рожать! Может, помру, — поделилась ночью своими опасениями.

— Всякое бывает. Ты ж покуда не рожаешь. Спи, — повернулся спиной к Фаине.

— Жор! А ты кого хочешь, сына или дочь? — затаила дыхание. Совпадут ли их желания?

— Никого, — резануло по сердцу.

— Почему? — налились глаза слезами.

— Аборт лучше б сделала! Чему радуешься?

— Первый — не берутся врачи делать. Говорят, что после этого многие уже не беременеют!

— Ну и хорошо! Зачем дети? Лишняя морока! Вкалывай на них всю жизнь. А что в благодарность? Нет. Я для себя хочу! На кой мне эти короеды?

— Выходит, ты не хочешь ребенка?

— Что теперь делать? Рожай! Может, все обойдется, — сказал как-то неопределенно.

Фаинка целыми днями переживала. Никто, кроме нее, не хочет и не ждет ребенка. Как же жить станут под одной крышей? — плакала, забившись в смородиновые кусты. Поначалу тихо, а там и навзрыд.

— Чего воешь? — услышала над головой внезапное и, сжавшись в комок, вдавилась в землю, готова провалиться в нее с потрохами. — Будет тебе дрожать! Пошли ко мне! — увидела лицо Ульяны совсем близко.

— Боюсь, бабулечка! Папаша вовсе с дому сгонит, коль увидит, что к вам пошла. А мне деваться совсем некуда, — заплакала горько.

— Ходи ко мне, глупышка! Спит ваш пердун, козел облезлый! И не узнает, что у меня была! Не пужайся! Шагни через плетень. И за мной…..

Фаину разобрало любопытство. Уж очень много слышала об Ульяне. И решилась, пошла следом.

— Садись поешь! — оглядела старуха женщину, задержала взгляд на животе: — Девчонку носишь. Ну, давай к столу! — поставила перед Фаиной картошку и сало, рыбу и пельмени, сметану и творог. У Фаины глаза разбежались — с чего начать? Дома ничего такого не видела. Уж как порою есть хотелось, а все себя сдерживала, чтоб попреков да брани не услышать от обоих. А тут чужая бабка заставляет поесть. И вдруг вспомнила:

— Нет, не могу у вас есть, — потекли слезы.

— Пошто? — изумилась Уля.

— Мои на вас кляузу послали намедни.

— То мне ведомо! Да ты при чем, горемычная?

— Не чужие они! А и сродниться не получается.-

— То-то и оно! У их ни с кем не состоялось! Звери, не люди! И ты не сживешься!

А как же она? — глянула на живот.

— Коль Бог дал жизнь, подарит и судьбу. Она не от человеков. Не бери в голову худое. Все образуется, — успокаивала Фаину.

— Бабуль! Как образуется, коль дитю никто не рад? Ничего не хотят для него делать, покупать. А и мне без спросу ничего не велено, — испугалась баба своей откровенности.