Тихая застава - Валерий Поволяев

Чара тонко, обиженно заскулила, присела на лапы и поползла к двери. Панков нетерпеливо махнул рукой: быстрее, Чара! Выглянул за угол дома – никого. Понял, что к дому просочились два или три человека, – скорее всего, боевики видели, как он козлом, перемахивая через валуны, несся с горы вниз, и теперь решили взять его живым.

– Ну уж дудки! – Панков выматерился. Обидно было, что это хотели сделать люди, которые еще вчера служили вместе с ним одной власти, пели песни о дружбе народов, пили коньяк и заедали его сладкими таджикскими фруктами, и между ними никогда не пробегала кошка, а сегодня они норовят взять капитана живьем, накинуть на него мешок, чтобы потом вволю поиздеваться… – Вот вам! – он сложил три пальца в известную комбинацию и передвинулся к крыльцу.

Прикрывшись кирпичным столбцом, положенным под крыльцо, стал ждать. Минуты через две он увидел, как из-за угла дома высунулась серая грязная чалма, качнулась в воздухе, будто НЛО – неопознанный летающий объект, усмехнулся, поняв, что чалма эта повешена на прутинку. Неужели душманы считают его таким примитивным, неужто полагают, что он будет стрелять по любому движущемуся предмету? Дудки! Панков ждал.

Чалма, насаженная на прут, благополучно уплыла за угол дома, и через минуту оттуда высунулась голова. Бородатая, ушастая, с любопытными глазами. В чалме, естественно. Чалма у душмана была надвинута на самые глаза.

Душман этот был плохим мусульманином, он не покрывал каждый день голову тридцатиметровой лентой, формируя из нее чалму, а вечером, перед сном, не сматывал ткань в пухлый рулон, как это делают другие правоверные, – он, как и все ленивцы, сделал из проволоки каркас, на него намотал ткань, закрепил нитками и как корону надевал чалму на голову. Душман зорко стрельнул глазами в одну сторону, в другую, ничего не обнаружил и, не боясь больше ничего, выдвинулся из-за угла.

Капитан скосил глаза в сторону: как там Чара? Чара замерла в маленьком спаленном предбаннике, затихла, ее совсем не было видно. Главное, чтобы она выдержала игру, не бросилась сейчас на душмана; тот, настороженный, державший автомат наизготовку, а палец на спусковом крючке, в ста случаях из ста опередит собаку. Надо было выждать момент, когда он расслабится.

Душман снова сделал несколько шагов и остановился. Прощупал глазами пространство, понял, что никого нет, и опустил автомат, взгляд у него помягчел, крутые напряженные складки, пролегшие от носа к уголкам рта, в бороду, разровнялись. Панков неспешно выдвинулся из-за кирпичной стойки и снизу, чуть ли не из самой земли, произнес:

– А вот и я!

Глаза у душмана расширились, словно бы он встретился с нечистой силой, и уж, наверное, лучше было, если бы он встретился с нечистой силой, это было бы для него менее опасно, – вскинул свой «калашников», но Панков опередил его, коротко повел стволом своего автомата вверх.

Очередь просекла душмана, сбила с него чалму. Чалма, подскакивая на неровностях, словно колесо, покатилась за угол дома. Душман ничком лег на камни, протянул к Панкову руку, вцепился ногтями в плоский, вытертый подошвами до блеска булыжник, оцарапал его и затих.

Капитан беззвучно метнулся в дом, по дороге притиснул Чару ладонью к полу, предупредил ее шепотом:

– Тихо!

Прижимаясь к обгорелой стенке, плоско, стараясь быть невидимым, Панков переместился на противоположную сторону своей крохотной квартиры, выглянул.

Под домом, на четвереньках, сливаясь с серым сумраком, сидели два душмана. Один из них, проворный, тощий, на пальцах, жестами, объяснял другому, что надо делать дальше, чтобы накинуть на капитана мешок.

«Сейчас вы у меня такой мешок накинете, такой мешок…» – про себя проговорил капитан, задержал в себе дыхание, стянул с пояса вафельно-ребристую, похожую на маленький ананас «лимонку», выдернул чеку и легонько столкнул гранату с обгорелого подоконника вниз.

Услышал, как та звонко хлопнулась на камни, крутанулась, стукнулась о булыжник. Панков выждал еще чуть и стремительно бросился в противоположный угол своей квартиры, прыгнул за печку, присел. Запоздало скомандовал:

– Чара, ко мне!

Чара успела, в одном прыжке одолела пространство, отделяющее ее от хозяина, ловко приземлилась на пол рядом с Панковым. В ту же секунду раздался взрыв.

Несколько осколков пробили хлипкую скорлупу дома, всадились в печку. По кирпичам только звон пошел. Черное горячее облако поднятой пыли, копоти, сажи пронеслось по дому и проворным хвостом втянулось в распахнутую дверь.

– За мной, Чара! – скомандовал Панков, метнулся следом за взрывным облаком к двери, выпрыгнул на улицу, подхватил левой свободной рукой рюкзак и лихо, словно бы у него и не было недавней контузии, перемахнул через убитого душмана, очутился на углу дощаника. Выглянул.

Граната уложила обоих душманов, не пощадила ни одного ни другого. Один, уже мертвый, неподвижный, находился в странной позе – взрыв поставил его на голову, ноги закинул в окно, и он так, зацепившись ногами за подоконник, и остался висеть, упираясь в камень обрубком оторванной руки; второй лежал, опрокинутый навзничь, и, громко хлопая открытым ртом, ловил воздух. Было слышно, как каменисто щелкают окровавленные молодые зубы.

«Сюр какой-то, мистика, – невольно отметил Панков, – фильм ужасов. Да, впрочем, в ужастике никакой режиссер не придумает то, что может придумать реальная жизнь. Вот он, наш современный соцреализм, построенный на фактах жизни… Так нас, кажется, учили? Или не так?»

Он недобро усмехнулся и в следующий миг услышал тихое, произнесенное жестко, отвратительно резко, с присвистом:

– А ну, неверный, руки в гору!

Панков замер на мгновение, ему показалось, что он ослышался, скосил глаза в сторону. Из-за крыльца, а точнее, из-за остова сгоревшей машины, выступил молодой редкобородый душман с автоматом – Панкова он держал на мушке, палец замер на спусковом крючке.

Борода у душмана не росла – лишь вились длинные, редкие, кривые черные волосы, их можно было пересчитать по одному, так было мало волос. Как же он не заметил этого юнца, как промахнулся? Досада и боль возникли в Панкове одновременно.

– Руки, кому сказал! – прежним тихим голосом потребовал редкобородый душман, сделал торопливый шаг вперед, словно боясь упустить добычу. – И автомат, автомат положи на камень! Нехорошо, – произнес он знакомо, с интонацией главного героя фильма «Белое солнце пустыни», нетерпеливо повел стволом «калашникова» вверх, словно бы насаживая Панкова, как вкусного живца, на рыболовный крючок.

Панков нагнулся, положил автомат около ног на грязный, замаранный копотью и слизью, оставшейся от сгоревшей солярки, камень. Глянул в сторону окопов, где находились пограничники. До своих было далеко, никто не сумеет дотянуться, достать выстрелом, помочь ему, – у Панкова от досады даже сдавило горло, захлюпало там что-то соленое, теплое, чужое, он выпрямился. Страха не было, страх еще не успел накатить на него и подмять, как это обычно бывает. А бояться капитану было чего – пыток. Правоверные так пытают православных, что хоть воем вой, небо величиной не в овчинку – в детскую варежку кажется.